Когда была напечатана в высшей степени ценная книга от. Георгия Флоровского «Пути русского богословия», мне было предложено написать на нее рецензию для журнала «Русские записки». В этой рецензии я отметил высокие достоинства книги от. Георгия, но указал, что в своих оценках современной русской религиозной философии он слишком строг. Рецензия моя, как я узнал от отца Георгия недавно в Нью–Йорке (пишу об этом летом 1951 г.), не была напечатана. Оказывается, в Париже решено было замалчивать книгу от. Георгия ввиду его отрицательного отношения к новым течениям русской религиозной философии. Один только Бердяев поместил в «Пути» целую статью о «Путях русского богословия». В ней он едко раскритиковал крайнюю приверженность от. Георгия к традиционному содержанию богословия, однако был настолько справедлив, что признал значительность этого труда. Приятно отметить, что Бердяев, защитник свободы, не присоединился к сторонникам «Общественной цензуры», которая еще более отвратительна, чем цензура государственная.
Книгу «Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция» мне удалось напечатать по подписке. Организовал эту подписку Николай Васильевич Тесленко. Собрать удалось 3000 франков. На эти деньги книгу нельзя было напечатать в Париже. YMCA?PRESS, соединившись с дальневосточным издательством «Слово», напечатала эту книгу в Шанхае, пользуясь дешевым китайским трудом.
В 1932 г. я получил приглашение быть visiting professor’OM в летнем семестре 1933 Г. в Stanford University в городе Palo Alto в тридцати милях от Сан–Франциско. Инициатором этого приглашения был русский эмигрант Генрих Эрнестович Ланц, который читал в Станфордском университете лекции по истории русской культуры. Во главе философского отделения стоял почтенный философ Henry W. Stuart, который согласился пригласить меня. Летний семестр длится десять недель. Мне предстояло каждую неделю читать одиннадцать лекций, то есть в течение семестра сто десять лекций. Вознаграждение за этот труд полагалось 2000 долларов.
Я подготовил для летнего семестра три философских курса: Введение в философию (значительная часть моей будущей книги «Типы мировоззрений»); Органический идеал- реализм; Русская, польская и чешская религиозная философия. Текст этих лекций составил около 1400 страниц, которые я послал для перевода в Лондон Наталии Александровне Деддингтон.
Месяца за два до отъезда я получил из Соединенных Штатов письмо от профессора философии John S. MarshalPa из колледжа Альбион в штате Мичиган. Оказалось, что профессор Маршалл читал все мои книги и статьи, переведенные на английский, немецкий и французский язык, знакомит обстоятельно студентов с моею философиею и даже перевел мою статью «Воскресение во плоти». Работу эту он выполнил так: учившийся у него русский студент Винокуров переводил статью плохим английским языком, а профессор Маршалл выражал содержание этого перевода хорошим английским языком. Отвечая Маршаллу, я сообщил, что летом приеду в Соединенные Штаты. Маршалл пригласил меня заехать к нему на обратном пути в Альбион.
У М. Н. Стоюниной во всех странах света были знакомые, бывшие ученицы ее гимназии. В Нью–Йорке жила Ольга Петровна Миллер, урожденная Попова. Она была ученицею гимназии и в самом начале XX века уехала с родителями в Париж, где занималась скульптурою. Она вышла замуж за американского архитектора Джона Мюллера. Мария Николаевна написала ей о моей поездке в Америку, и Ольга Петровна, бывшая моею ученицею в восьмом классе гимназии, предложила пожить у них перед отъездом в Сан– Франциско. Таким образом все складывалось очень благоприятно для трудного дела поездки в незнакомую страну, столь отличную от европейских стран.
В июне я поехал в Лондон в дружественную нам семью Деддингтонов, где прочитал несколько лекций мистеру Дед- дингтону, чтобы под его руководством исправить ошибки своего произношения, а затем пустился в плавание по Атлантическому океану на пароходе Аквитания. В пути меня беспокоил вопрос о «тепловых волнах» в Америке. После солнечного удара, перенесенного мною в Крыму, я боялся, что тепловая волна в Америке убьет меня. На пароходе ежедневно печаталась газета, и дня за два до приезда в Соединенные Штаты я узнал из нее, что в Нью–Йорке тепловая волна. Это известие встревожило меня, но через несколько часов я получил успокоившую меня радиотелеграмму Ольги Петровны, которая сообщала, что встретит меня на пристани. Семья ее жила в это время на Long Island’e во Флешинге в превосходном особняке в саду. Оказалось, что в тени деревьев на свежем воздухе тепловая волна вовсе не страшна, если можно сидеть спокойно без мускульных напряжений.
Прожив три дня в гостеприимной семье Миллеров, я поехал в Сан–Франциско и на пути остановился в Чикаго на один день с целью повидать профессора Нагрег’а, с которым я познакомился лет двадцать пять тому назад, когда он приезжал в имение И. И. Петрункевича Машук, изучая русскую общественную жизнь и культуру. Подъезжая к Чикаго, я разговорился с Miss Snider, учительницею, желавшею слушать лекции на летнем семестре Чикагского университета. Она расспрашивала меня о России, была очень заинтересована этою беседою и оказала мне большую услугу: помогла найти профессора Харпера и обещала провожать меня вечером на вокзал.
С профессором Харпером я заговорил о страшном голоде 1932—1933 г. в самых плодородных областях России, в Малороссии и на Северном Кавказе. Голод этот был следствием политики советского правительства, стремительно организовавшего систему колхозов и желавшего сломить волю мало- российских крестьян и казаков, особенно настойчиво боровшихся против коллективизации. В «Последних Новостях» число погибших от этого голода исчислялось цифрою от трех до пяти миллионов. В настоящее время известно, что действительность была еще ужаснее: умерло от голода не менее пяти миллионов в Малороссии и не менее пяти миллионов на Северном Кавказе. Когда я заговорил об этом с Харпером, он сказал мне, что, собственно, в Советском Союзе был не голод, а «недоедание». Меня потрясло это замалчивание страшных преступлений болыпевицкого режима. Скоро однако я понял поведение Харпера. В то время он был одним из главных осведомителей американского правительства о Советском Союзе. Ему поэтому необходимо было часто ездить в Россию и, конечно, советское правительство перестало бы допускать его в Россию, если бы он широко рассказывал об ужасах советского режима.
Вечером мисс Снайдер заехала за мною, чтобы проводить меня на вокзал. Тут я понял, какую услугу она оказала мне: добраться до вокзала на трамваях с пересадками мне было бы очень трудно. Впечатление, произведенное на меня городом Чикаго во время этой поездки на вокзал, было тяжелое. Философ Клагес в своей книге „Geist als Widersacher der Seele“ характеризует этот город, как воплощение бездушной техники.
На вокзале, когда я стал в очередь для проверки билетов и распрощался с мисс Снайдер, я услышал, что дама и молодой человек, стоявшие передо мною, говорят по–русски. Оказалось, что это Винокуров с матерью. Таким образом я был в одиночестве не более одной–двух минут. Винокуров, окончив курс колледжа в Альбионе, ехал в Сан–Франциско, чтобы вернуться домой в Харбин. Большое удовольствие доставила нам обоим эта встреча. От Винокурова я узнал, что профессор Маршалл вместе с ним перевел целую книгу мою «Ценность и бытие». Я нашел в этом переводе, когда Маршалл прислал мне рукопись в Palo Alto, не более десяти, и то незначительных, неточностей. Присоединив к этой книге свое «Введение», Маршалл издал ее в Лондоне.
Винокуров оказался очень привлекательным человеком, увлеченным филсоофиею и намеренным содействовать насаждению философской культуры в Сибири. К глубокому моему огорчению я получил года через два сообщение о том, что он заболел тяжелою инфекционною болезнью и умер.
Город Palo Alto, восемнадцать лет тому назад был очень невелик, всего 10 ООО жителей. Здания университета очень красивы. Церковь, служащая всем вероисповеданиям, красиво расписана. Звуки башенных часов, подражающие лондонскому Big Ben, очень нравились мне. Лекции мои в университете были расположены чрезвычайно удобно, во вторник, среду, четверг и в пятницу, когда они кончались в 12 часов. Таким образом от полудня пятницы до утра вторника я был свободен и мог совершать большие поездки, чтобы знакомиться с достопримечательностями Соединенных Штатов. Ланцы, муж и жена, профессор математики Я. В. Успенский с женою, семья инженера Ганкина, жена которого была моею слушательницею на Высших Женских курсах в Петербурге, имея автомобили, возили меня в такие замечательные места, как Josemite National Park, Redwood Park, Tamalpais.
В России и во всей Европе было распространено представление об американцах, как о людях, занятых только добыванием долларов и борющихся за свои интересы с безоглядною жестокостью. Мой опыт очень скоро опроверг эти представления. Оказалось, что общий характер отношений американцев к людям такой: приветливая улыбка, благожелательность, готовность помочь. В академических кругах я наблюдал
