Мандельштама книга служит пьедесталом уху.
Разумеется, речь идет не о физиологическом и природой данном органе, а о поэтически сконструированном, хотя Мандельштам очень точен: анатомическое устройство человеческого уха включает наружную часть – ушную раковину, хрящевой раструб ушного прохода (скважины), барабанную перепонку и внутреннюю улитку. Проблуждав по внешним “извилинам и развивам” ушной раковины, звук улавливается. Само орудие слуха не производит имени (“Нет имени у них”), но дав поэтическую речь, вошедшую “в их хрящ”, поэт получает и имя и родовую укорененность, становится “наследником их княжеств”, то есть книжных княжеств. Только добравшись до слуха читателя поэт не погибает.
Вяч.Иванов в “Две стихии в современном символизме” писал о повестях Бальзака “Луи Ламберт” и “Серафита”. “Мы читаем, – пишет он, – в рассказе “ Lois Lambert” : “ Все вещи, относящиеся вследствие облеченности формою к области единственного чувства – зрения, могут быть сведены к нескольким первоначальным телам, принципы которых находятся в воздухе, в свете или в принципах воздуха и света. Звук есть видоизменение воздуха; все цвета – видоизменения света; каждое благоухание – сочетание воздуха и света. Итак, четыре выявления материи чувству человека – звук, цвет, запах и форма – имеют единое происхождение…” ‹…› Самое имя “ Соответствия” (Correspondances) встречается, как термин, знаменующий общение высших и низших миров по Якову Беме и Сведенборгу, в повести “ Серафита” ” (II, 548).
Пять материков чувств увязываются в этой глобальной картине воедино: зрение – в глазах певицы; обоняние – в запахе и духе керосина и бензина, в задымленных кабинетах для чтения; осязание – в хрусте сотенных и долларов, в успокоительной холщовой бумаге, в суконном наощупь небе, в щекотке, наконец; слух – в металлическом тембре голоса, руладах и тремоло машин и т.д.; вкус – в питательных пилюлях, в соли морского первопутка, кислоте щавеля.
Все чувства переплетаются и, взаимооплодотворяясь, дают стихи, сетчатую ткань строк:
(III, 56)
Образ зверя, поднимающегося на лапы и выгибающего позвоночник, по-мандельштамовски, бытийно сравним с “Веком” (1922). И там, и там – ребенок и море. Но если в “Веке” – время, здесь – пространство. Не перебитый позвоночник эпохи, а всплывающий материк Атлантиды, как купол неба, беременного будущим, становится героем “Рождения улыбки”. Развилка в улыбке ребенка – в сладость и горечь, в свет и тень. “Рот до ушей” раздирается невозможным звуком “ы”, как если бы фотограф для фиксации улыбки предложил сказать слово “с-ы-ы-р”. Слово “улыбка” с “ы” посередине – это и есть воплощенное состояние душевной шири небывалого, невозможного ухода в океаническое безвластье и бесконечное познанье яви. Улыбка запечатлевает самое себя как чудо света, как сияние и ипостась части света – материка. Этакий фотографический снимок тающего в воздухе Чеширского кота.
Но радуга, связывающая два конца улыбки, дает разряд вольтовой дуги, моментальную вспышку молнии: “И в оба глаза бьет атлантов миг…”. Радостный миг познанья дает фотографию, позитив и негатив, белое и черное, отпечаток жизни и оборотную сторону ее – смерть. Жизнь описана как улыбающийся, расширяющийся промежуток, воздушная арка, проем под мостом радуги, где один конец – рождение, другой – смерть. Дуга арки, моста, радуги – ? – знак мучительно опущенных уголков рта, символическое обозначение маски трагедии. Дуга зыбки, лодки – ? – растягивание рта до ушей, эмблематический атрибут маски комедии и сладостного смеха. Рождение будет тянуть вниз, утапливать, а смерть возрождать, вздымать вверх. Соединенные, дуги дают форму губ, улитку рта, улыбку с белоснежным рядом зубов – раковину с жемчугом. Перламутр и есть буквальный перевод этой формулы поэзии – мать перла. Последовательное соединение двух дуг образует синусоиду – знак волны и песочной дюны как выразительных эмблем поэтического ритма, такта. И наконец, две синусоиды, наложенные друг на друга дают восьмерку – знак бесконечности. Такова топология мандельштамовской улыбки. И наконец, главное. Улыбка – рифма губ. Теофиль Готье писал о Гейне: “…На них [щеках] цвел классический румянец; небольшая еврейская горбинка слегка мешала линии его носа стать вполне греческой, но не искажала чистоты этой линии: его безупречно вылепленные губы “подобрались одна к одной, как две удачно найденные рифмы”, если воспользоваться одной из его фраз…”.
РОЗЕТТСКИЙ КАМЕНЬ
…В Медонском санатории, руководимом замечательной, устрашающей старой дамой, доктором Розеттой Стоун, одной из наиболее сокрушительных психиатрисс тех дней.
В.Набоков. “Пнин”
Недостатка внимания к мандельштамовскому стихотворению “Внутри горы бездействует кумир…” не было. Тем не менее оно остается неразгаданным. Приведем его полностью:
