данные какому-нибудь событию, и в них православные смешиваются с единоверцами и отчаянными раскольниками, которые только в частности заботятся о себе, о своих родных и партиях. Поэтому если бы и пришлось потребовать голоса от всех рабочих всего села, то разноголосица вышла бы большая, и у начальства недостало бы терпения выслушать мнение каждой партии, каждого промысла еще и потому, что это начальство делилось на несколько лиц, из коих каждое оберегало свой пост, защищая интересы своего хозяина, враждебно относясь к другому лицу.
Споры, как водится, прекратились за выпивкой водки по стакану. Несколько человек хотели было возобновить их, но нашлись другие разговоры - о женщинах, о том, сколько бы можно было при постоянной работе выварить соли; что можно бы было устроить варницы каменные, а не деревянные, потому что деревянные легче сгорают, отчего уменьшаются работы. Говорили о том, что можно бы было по всему берегу сделать такие же набережные, как против собора, для того, чтобы село не затопляло, а то выстроили набережную для бар, а рабочих ходить туда по вечерам не пускают, будто они невесть какие воры. Много было говорено в заведении; много было сказано хорошего, практического, до чего иному барину пришлось бы долго додумываться. В этом заведении редкий человек не был практическим человеком, приобретшим практику долголетним опытом, работою на варницах, где он развивался с детства около добывания и обработывания соли, но тем и закончивалось его умственное развитие, и он ничего уже больше не мог выдумать кроме того, что лошадей в насосах можно бы было заменить какою-нибудь машиною, как это устроено на пароходах, что если и существуют еще коноводки, большие барки, сплавляемые с солью, действующие посредством лошадей, так для того, чтобы хозяевам и их главным помощникам сберечь в свою пользу капитал. Но и эти разговоры были не больше не меньше как препровождение времени.
Терентий Иваныч не удивлялся понятливости рабочих, находя их даже развитее своих терентьевцев. Но чем больше разговаривали рабочие, тем больше Горюнову казалось, что он здесь человек лишний, так как всякому рабочему хотелось бы занять его место, и что те же рабочие издеваются над ним, потому что смотритель хочет пользоваться даровыми деньгами, назначив в уставщики человека, незнакомого с соляным делом, такого, который еще не умеет воровать.
Рабочие мало-помалу оживлялись более и более. Хотя теперь и играли уже на гармониках, как следует, но эту музыку заглушали крики рабочих, которые, начиная хмелеть, уже ругались, задирая на драку. Горюнов взял гармонику и начал играть. Он, как прежде, старался привлечь публику своей игрой, но так как он играл песни заводские, то на его игру никто и не обратил внимания. Пришлось возвратить гармонику.
- Што ж ты нас не потчуешь! - подошедши к Горюнову, сказал рослый черноволосый рабочий.
- Рад бы угостить, да не на что.
- А зачем даром служишь?
К Горюнову подошло человек шесть.
- Мы и в крепости состояли, даром-то не служили. А ты пришел, бог знает, откуда…
- Ты этим наш кредит подрываешь!
- И нам не станут платить из-за тебя, - кричали рабочие.
- Кто вам говорит, што я даром работаю? - спросил Горюнов.
- Сам ты говорил, што Назарко не дал тебе денег.
- Даст.
- Не даст, помяни меня: он не тебя одного надувает.
- А вот што: коли храбер, подем с нами теперь к нему.
- Нет, братцы, я теперь не пойду. Идти придется рекой.
- Ты нас за кого считаешь?
Начался крик. Горюнова стали бить, но в это время в заведение вошел Ульянов с мужчиной в полушубке.
- Стой!! Команду слушай! Братцы! Поберегитесь - сила! - кричал Ульянов навеселе.
Рабочие затихли и подступили к Ульянову.
- Прощайте, братцы! Прощай, моя служба!
- С ума сошел, Ульянов! - кричали рабочие.
- Глядите, как нализался! Дай-ко, Фадей, ему косуху!
- Я вас потчую… Фадей, полуштоф!.. Кон-ченно!!. - И Ульянов крепко ударил рукой о стойку, так что посуда на полках задребезжала.
Рабочие хохотали, ругали Ульянова шутя, и сколько ни допытывались от него сути, он ничего не сказал никому, кроме Горюнова, которому сказал на ухо, что завтра, чем свет, он идет на прииски, и если Горюнов хочет, то он его приглашает с собой.
- Послушай, брат, тулуп-то у тебя хорош; только если пойдем, он тебе будет мешать. Променяемся, - проговорил вошедший с Ульяновым мужчина Горюнову.
Ульянов угощал своих приятелей, и поэтому на Горюнова и вошедшего мужчину не обращали внимания.
- Ты не беспокойся. Я, братец ты мой, подрядил Ульянова на прииски и тебя подряжу. Хоть сейчас пять рублей задатку, - говорил мужчина.
- Об этом мы потолкуем завтра.
- Завтра надо ехать… А вот тулуп-то я бы у те взял.
- Как же без тулупа?
- Ох ты, кайло! Ну, променяемся. Пять рублей придачи!
- Десять!
- Шесть!
- Семь!
Горюнов променял свой тулуп на полушубок и получил придачи шесть с полтиной.
Немного погодя Ульянов, Горюнов и мужчина вышли из заведения.
- Ну, други, решено? - спросил мужчина по выходе из заведения.
- Я плохо што-то понимаю, - сказал Горюнов.
- Узнаем всё - не покаешься, - сказал Ульянов.
- Уговор такой: никому не говорить, куда мы идем, и никого больше не брать, - сказал мужчина.
- Ну, так завтра мы к тебе придем в заутреню.
- Ладно. Прощайте. Помните: никому не говорить! - И мужчина пошел налево; Горюнов с Ульяновым пошли направо.
Дорогой Ульянов вполголоса рассказал Горюнову, что этот человек кум его кумы, Кирпичников, которого он не видал годов пять и о котором не имел никакого известия. Теперь он встретил его у кумы и узнал, что он ездил с приисков к одному купцу, которому обязался разыскать какой-нибудь прииск, и находится на одном прииске доверенным. Ульянов стал соболезновать о своей жизни, и Кирпичников предложил ему работу на прииске с платою в месяц по пятнадцати рублей и согласился принять даже Горюнова за ту же плату, как человека грамотного, который может ему сводить счета. Эту плату он обещал дать только на первый раз. Ульянов заикнулся было о семействах, своем и Горюнова, но Кирпичников сказал, что семейство и здесь может жить, а что туда идти далеко, и хорошо еще, уживутся ли они там с беглыми.
Дома, ложась спать, они ничего не сказали своим семействам о предстоящей поездке. Но утром без сцены у Ульянова не обошлось.
Ульянов пробудился в четвертом часу, встал и зажег лучину, что удивило Степаниду Власовну.
- Ну, хозяйка, ставай благословясв. Далеко сегодня пойду.
- Будь ты проклятая, хвастуша, - отвечала хозяйка и отвернулась к стене.
- Кроме шуток… На золотые иду.
- Наплевала бы я тебе!.. Еще не всю водку-то вылакал в кабаках!
Елизар Матвеевич стал собираться не на шутку в дальний путь. Жена следила за ним сперва прищурившись, но потом ее стало брать раздумье: неужели он так рано идет?.. У меня и хлеба-то для него не напечено…
- Как же ты на кордон без хлеба идешь?
- Шабаш! Деревья еще вчера куме продал. Баста!.. Ставай, говорю, кроме шуток.
