дальше. Огромные дилижансы и пароходы битком набиты пассажирами, едущими с дач и на дачи. На Невском не редкость встретить двух мужиков с завязанными бечевкой назад руками и сзади их городового, держащего под левой мышкой книгу, а в правой руке концы бечевочки… Везде движение, суета, восклицания яблочников, шток-фишников, спичечников, татар с халатами, поясами, платками или просто с узлами - и т. п.; треск, не умолкающий ни на одну минуту, жалобный стон и рев фабричных и заводских труб, неслышный в середине города. Никому, кажется, нет дела до того, что дождь мочит и мочит; только на панелях пешеходы стараются обойти лужи, ругая тех, которые задевают их зонтиками разных объемов, и дворников, которые, сметая с панелей грязь и воду, без церемонии задевают метлами по ногам пешеходов. Каменщики преспокойно спускаются и поднимаются с тележками по лесам около недокладенных каменных домов; кое-где приколачивают над окнами новенькие вывески; кое-где поправляют штукатурку и красят стены на домах; там и сям мужики в оборванных поддевках разбивают на мостовой камни, вколачивают один к другому или выбрасывают из ямы на поверхность черную вонючую грязь и выкачивают воду, пробуя, хорошо ли действует водопроводная труба. Без умолку пристают к 'пешеходам извозчики, беспрестанно ходят вокруг каланчей два сторожа, взглядывая изредка на вывешенные два черных шара. Но никто никому не мешает, всякий идет своей дорогой, ничем не интересуясь, останавливаясь разве там, где много собралось в кучу народа; все куда-то спешит, торопится; на лицах не заметно радости; каждый при своем месте и считает себя находящимся п р и д е л е.
Поезд, следующий из Москвы, опоздал. Весь двор запружен извозчиками, извозчичьими и городскими каретами; барские кареты стоят особо. Извозчики сидят смирно, толкуя друг с другом; кучера с огромными бородами, покуривая из трубок табак, тоже разговаривают с лакеями и с презрением поглядывают на меньшую братию. По двору ходит несколько городовых. В вокзалах народ, барыни, разодетые по погоде, баре, купцы, купчихи, чиновники и чиновницы, полиция, бедно одетые люди. Некоторые из солидных людей свободно расхаживают по платформе, то и дело натыкаясь на жандармов, квартальных и городовых. Все эти люди пришли и приехали встречать поезд. И в этой встрече есть две цели: одни встречают родных, знакомых, друзей; другие стараются поживиться на счет приезжающих; не говоря об извозчиках, в вокзале находится до сорока квартирных хозяев, которые только тем и живут, что прямо с железной дороги берут к себе на квартиры жильцов.
Но вот показался поезд. Задрожала мостовая по линии железной дороги. Поезд идет тише и тише, наконец он остановился. Весь народ, бывший в вокзалах, рванулся на платформу, извозчики скучились на подъезде и перед подъездом. Народ стал выходить из вагонов, - и боже мой! сколько в течение четверти часа вышло из них народа, н а р о д а п р о с т о г о! И куда денется весь этот простой народ - мужики, бабы, девки?.. Все суетятся: разиня рот, разыскивают своих товарищей по деревням, свою родню, хватают за руки или полы полушубков, кацавеек, поддевок… Слышатся восклицания вроде следующих: 'Митрей! а Митрей!.. Не видал ли, любезный, мою бабу?.. О, штоб тебе околеть! сказано - держись за меня! Держи крепче мешок-то: оборвут!' Каждый из приехавших простых людей что-нибудь да имеет при себе: кто котомку или попросту полушубок, обмотанный ремнем и надетый на спину, кто мешок, кто пилу, кто лоток - и т. п. Но вот мало-помалу платформа опустела, опустел и вокзал.
Около ворот на панели стояла молодая женщина с узлом под левой мышкой. По всему видно было, что она только что приехала и не знает, куда идти. Казалось также, что ее все удивляло: и большие дома, построенные всплошную, с вывесками сверху донизу, точно облепленные картинками, и треск, и многолюдство, и крики торгашей под самым ухом, предлагавших и спичек, и яблоков, и других сластей… Она стояла разиня рот, ничего не понимая; голова ее кружилась.
- Прикажете отвезти-с? - надоедали ей извозчики.
- Што стоишь-то? - крикнул на женщину городовой, должность которого состояла в том, чтобы стоять у ворот Николаевской железной дороги, и который, видя стоящую женщину с узлом, хотел развлечься.
Женщина очнулась и вдруг спросила:
- А где у вас тут бог-то?
- Не видишь, што ли! Ослепла. - И городовой показал ей на Знаменье.
Женщина, отличивши, наконец, церковь от больших домов, перекрестилась и поклонилась на церковь.
- Скажи, ради Христа, куда мне идти? - спросила опять женщина городового.
Этот вопрос немного озадачил городового, но он думал недолго.
- Всякой дряни в столицу хочется!.. а дороги не знает! Ты, поди, ехала с кем-нибудь!
- Как же! Только не понравились они мне… Укажи, ради христа, я тебе гривну дам.
- Иди на постоялый.
- Да тут ко мне приставали какие-то фармазоны: мастеровые - не мастеровые, кто их знает. Так они просили с меня тридцать копеек в сутки.
- Как зовут?
- Меня-то?
- Ну да! - прикрикнул городовой.
- Палагея Мокроносова.
- Што за узел? Развяжи-ко?!
- Стану я для тебя развязывать!! Ишь, што выдумал!
- Ну-ну!! В полицию сведу. Извозчик?! - крикнул вдруг городовой и потом прибавил: - узнаешь!
Пелагея струсила и стала развязывать узел. В узлу оказалось два сарафана, одно ситцевое платье и шерстяной платок.
Пока она показывала и трясла свои вещи, народу вокруг нее и городового собралось много. Народ этот был большею частию простой, занятой, но останавливающийся там, где собирается в кучу человек десять.
Народ говорил:
- Воровку поймали!
- Господи, какая молодая, и…
- Ну-ну!! Пошли! Чего не видали? - крикнул на народ городовой. Но народ только попятился от городового.
Куча росла.
- Паспорт?! - спросил вдруг у Мокроносовой городовой.
- Ишь, выдумал!! Он у меня далеко… вот где. - И она указала на грудь.
- Доставай!
Мокроносова засунула руку за пазуху и с большим усилием достала платок, на котором было нарисовано сражение при Синопе. Развернувши платок, она подала городовому паспорт. Городовой стал читать про себя, то есть не поднимая губ и не открывая рта. Несколько голов заглянули на паспорт и с обеих сторон головы городового.
Просмотревши паспорт и проверивши его с личностью Мокроносовой, городовой возвратил ей его, сказал: ступай! - и пошел прочь.
Народ тоже разбрелся в разные стороны.
'Што же это такое? што ему нужно было от меня? и што он за человек такой есть? Такой оказии со мной еще нигде не случалось!' - думала Пелагея Прохоровна.
А народ идет и едет по площади по разным направлениям; треск, стук, крики сливаются в одно; на домах пестрят вывески, точно картинки; извозчики, видя стоящую с узлом женщину, то и дело предлагают свои услуги прокатить ее по Питеру за полтинничек; прохожий народ то и дело сталкивает ее то с панели, то в лужи на панели. Голова закружилась у Пелагеи Прохоровны: все ей кажется ново, непонятно, удивительно.
- Куда я приехала? Много я городов видала… а здесь… Што же это такое?
- Московские калачи хороши! - прокричал пожилой мужчина, неся на голове корзину, и, обратясь к Пелагее Прохоровне, сказал ласково: - не желаете ли купить?
И, не дожидаясь ответа, он снял с головы корзинку и откинул клеенку. В корзинке оказались булочки французские, русские и польские.
Пелагее Прохоровне хотелось есть. 'Отчего не купить и не попробовать питерских булок?' - подумала
