– А ничего другого нет. Понимаешь, просто нет, и все. Тебе показалось.
– О чем вы? - спросил монах.
– О Леониде Андреевиче!..
– Дашка, прекрати,- сказал я.- Прекрати. Простите, у вас есть гипс? Я не хочу выходить из того времени, но и трех недель у меня нет. Если сделать более прочную повязку…
– Не получится,- сказал он.- Во-первых, у меня просто нет гипса. Конечно, за гипсом можно слетать в Абакан… это не будет противоречить вашему обету?.. впрочем, не важно. Самый прочный гипсовый сапог не защитит ногу от холода, будет отморожение и после - гангрена. Да и размокнет он на второй день… Поверьте, в двадцатом веке у вас здесь была бы четкая альтернатива: отлежаться в тепле - или умереть. В лучшем случае - потерять ногу. При такой вот пустячной травме. Весело, правда?
Я молча кивнул. Он был прав. Хотя признавать эту правоту не хотелось.
– Сейчас Леонид Андреевич принесет лед, обложим опухоль льдом, потом забинтуем. А вы пока подумаете… В каком году ваш предок был здесь?
– В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом.
– И что, неужели он был один?
– Вдвоем. Он и мальчик-подросток. Они выжили после катастрофы маленького самолета и больше двух недель шли по горам.
– И сколько же ему тогда был лет?
– Пятьдесят шесть.
– А-а! И вы решили повторить его маршрут - в ваши-то годы? Извините, что об этом напоминаю, но… кости уже не те, да и силы, наверное…
– За что же тут извиняться? Все нормально… Знаете, я подумал вот как: будем активировать… Представим себе, Дашка, что мы отлежались с месячишко в пастушеской хижине? Ты охотилась на коз…
– Нет, я охотилась на диких горных ежиков. Все хорошо, папка. Ты правильно придумал… - и она вдруг шмыгнула носом.
– Что такое?
– Да я вдруг… Понимаешь, я вдруг представила, что прапра-пра вот так же подвернул ногу… и не дошел. И некому было его вылечить…
– Вся жизнь состоит из таких моментов,- глухо сказал монах.- Иногда мы их замечаем. Очень редко. Но именно из них по-настоящему и состоит жизнь.
Вошел Горбовский с ведром. Неловко потоптался у входа.
– Вот… я лед принес…
– Поставьте в уголок, пусть тает. Надобность отпала, Леонид Андреевич. Мы решили применить бета- активатор.
– А-а… Ну, понятно. Конечно. Да, это правильно. Вам еще чем-то нужно помочь, Роберт? Я чувствую себя бездельником.
– Вы гость. Но, если хотите, можете приготовить ужин. Нас, как видите, стало больше.
– Я приготовлю,- сказала Дашка.
– Но вы же еще больше гостья,- запротестовал Горбовский.
– Готовить буду я!..
– Лучше не спорьте с ней,- сказал я.- Во-первых, она действительно умеет, а во-вторых, вам ее не одолеть. Девочки в таком возрасте неодолимы.
Дашка просверлила меня взглядом и, вздернув короткий нос, повернулась к маленькой плите и продуктовому шкафу-стерилизатору.
– Мужчины,- презрительно сказала она, роясь в пакетах и коробках.- Одни консервы…
Ночью я сквозь тяжелую дрему услышал шепот. Не помню, что мне померещилось: какой-то зловещий заговор, наверное,- но я стал настороженно прислушиваться, одновременно всячески подражая спящему человеку. Но нет, это был не разговор, шептал один человек, монах, и я не мог разобрать слов. Будто бы угадывались имена: Ирина, Маргарита, Фатима, Анна-Мария… Герман, Игорь, Денис… Впрочем, я не уверен. Я лежал и вслушивался, а потом вдруг уснул.
К утру опухоль спала, и я даже смог, почти не опираясь на палку, пройти до нужника и обратно. Потом - вышел на крыльцо.
Солнце еще не показалось над хребтом, но небо было дневное. Длинные нервные облака летели высоко и стремительно, что-то предвещая. Но что именно, я вспомнить не мог. Именно по утрам я чувствовал, как сильно сдал за этот проклятый год… Но воздух был сладок, и ручей - пел. Я стоял, чувствуя что-то глубокое и настоящее. А потом подошел Горбовский и встал рядом.
– Дурацкая ситуация,- сказал он тихо.- И надо бы попросить прощения, но знаешь, что будет еще хуже…
– Нет,- я вдруг засмеялся; смех был скрипучий.- Хуже уже не будет.
– Ох-хо-хо…- протянул он горестно.- Так вот всегда и бывает. Бросаешься помогать, не думая ни о чем. И главным образом о том, что с тобой побегут другие люди и что они тоже - люди…
– Нас заворожило название,- сказал я.- Надежда… Надо же было такое придумать.
– Я знал эту Надежду,- сказал он.- Ну, в честь которой… Надежда Моргенштерн, балерина. Поплавский был влюблен в нее всю жизнь, планету назвал… а она в его сторону даже не смотрела. Странная была женщина… Сколько вам лет, Петр?
Он спросил это - будто в ледяную прорубь прыгнул…
– Тридцать шесть. Плохо выгляжу?
Он не ответил. Из домика вышел кот Бонапарт и стал тереться о мою больную ногу. Уже не такую больную…
– Интересное вы затеяли путешествие,- сказал Горбовcкий очень не скоро.- Значащее. Я вот размышляю… Наша нынешняя жизнь - все всерьез, но очень часто так: подойдешь к самому краю, а там - барьер, а там - страховка, спасатели дежурят. И вот - раз от раза - становимся слишком храбрыми, что ли. Наглыми. А когда вдруг - ни барьера, ни спасателей, и сделать уже ничего нельзя, и не отменить сделанное, и снова не начать…
– Да.- сказал я.- Это была авантюра. Но теперь-то уж… не бросать же на полпути. Дойдем.
– Я не об этом… - с тоской сказал он.
– А я - об этом. Только об этом.
Мы помолчали, переглянулись и пошли в дом.
ВЛАДИМИР 'ВОХА' ВАСИЛЬЕВ ПЕРЕСТАРКИ
– Тирьямпампация,- пробормотал Конд ратьев.
Маврин, конечно же, надулся. Умеет он дуться - лицо сразу делается до невозможности презрительным, уголки рта опускаются, взгляд становится надменным. Сквозь прищур. Выстрел, не взгляд.
Капитан терпеливо вздохнул.
– Ну хорошо. Что ты предлагаешь?
– Ответить! - Маврин даже удивился. Словно бы говоря: 'А что тут еще можно предложить?'
Капитан усмехнулся. Ответить! Словно у них энергии - пруд пруди. Или он сначала замедлиться
