глядели на меня и Черемухина.
- Вы, верно, без транспаранта пишете?
- Я и так умею.
- А вот эта строчка косо. Нельзя: ведь господин директор будет читать, - сказал он наставительно.
- Тут вот опять тире. Как же вы, сочиняете еще, а этого не знаете… - И он подписал свою фамилию, важно расчеркнувшись.
Я умильно глядел на его росчерк.
- Вы можете идти на свое место.
Я вздрогнул, покраснел и ушел. Чиновники меня ошикали:
- Что, каково? Вот те и сочинитель!
В этот день был у меня Соловьев, и мы долго толковали с ним о литературе. Он оказался неглупым человеком, но говорил, что знает литературу вдоль и поперек, только не хочет сам сочинять: лень. Он мне поправил другую статью и взял один очерк для прочтения.
На другой день я отдал другую статью в ту же контору 'Насекомой', в которую подал и первую.
Итак, я торжествовал. Послал я Лене письмо, в котором подробно описывал свою радость и надежды выйти в люди своими сочинениями. Письмо вышло дельное, и в нем я уже называл Лену милою моею будущею подругою. В этот день чиновники получили жалованье. Половина чиновников получили не все жалованье, потому что на них были долги. В приемной толпились разные кредиторы, и особенно нахальничал чиновник департамента, который подписывается на газеты и журналы и у которого чиновники подписываются на эти умопросвещающие и умоотупляющие вещи. Так как он обыкновенно затрачивает много своего капитала, а чиновники пользуются этими вещами в долг, то он и теребит с них деньги при получении жалованья.
- Деньги пожалуйте!
- Теперь не могу отдать, подождите до следующего.
- Да что же мне все ждать! Отдайте, ради бога. Чиновник-газетчик похож был теперь на жида, просящего свой долг, а чиновники-подписчики на бессовестных должников, старающихся во что бы то ни стало отсрочить уплату платежа или не заплатить деньги.
Другой был пирожник, у которого чиновники брали на книжку целый месяц и даже целый год пироги.
- Ну, подожди! Теперь нет, самому мало, - говорили одни.
- Ради бога! - Он чуть не плакал.
- Ты, каналья, на меня пять пирогов лишних насчитал, - говорили другие, рассчитываясь с пирожником.
- Как это возможно? Ведь я не в первый год торгую у вас.
Были здесь портные, сапожники и другие люди, но чиновники старались как-нибудь улизнуть от них. Одна какая-то госпожа очень плакалась на одного чиновника.
- Да ведь он здесь служил!
- Да. Теперь он в отставке, уже с месяц.
- Он мне назад тому шесть месяцев вексель дал в тридцать рублей!
- А мне расписку во сто рублей. Я ему платье шил вот по ихной рекомендации, - отозвался портной, указывая на госпожу.
- Я была у него назад тому неделю; говорит: вы ничего с меня не возьмете, я, говорит, еще двадцати лет, несовершеннолетний.
- Да, он еще несовершеннолетний, - сказали чиновники.
- Ничего не получите, - сказал один молодой чиновник.
- Как же? он имеет чин, а я не могу с него, не имею права взыскивать деньги! Зачем же ему чин дали, коли он несовершеннолетний? - горячился портной.
Чиновники пожали плечами и ушли.
- Где же справедливость? - сказала госпожа и вышла с портным на площадку, а потом и из департамента.
Мне пришлось получить жалованья только пять рублей с копейками. Всего жалованья мне назначили восемь рублей, и из них около двух рублей вычли за негербовую бумагу, а один рубль в эмеритурную кассу. Об этой кассе, как я слышал от чиновников, чиновники не имели понятия, потому что им не сказали правил; поэтому многим не хотелось платить денег - из двенадцати рублей шесть процентов, но с них вычитали, говоря, что годов через десять они будут получать проценты, а через двадцать пять - пенсию. Спросил я чиновников: а могу я брать взаймы оттуда? - 'Нет'. - 'А если я умру нынче или выйду в отставку через год?' - 'Ничего не получите. Ждите, вот правила собираются печатать'. - Я сказал экзекутору, что я не желаю платить денег, потому что мне жить не на что.
- Не ваше дело, - сказал он и говорить больше не хотел.
Шайка, состоящая из Клюквина, Пьюжкина, Соловьева и Алексеева, пригласила меня омывать жалованье. Трактир очень приличный. В каждой комнате сидят чиновники, военные, гражданские. Мы вошли в какую-то маленькую комнату, в которой было темно. Служитель зажег газ и любезно приветствовал чиновников. Оказалось, что мои товарищи этот трактир посещают чуть ли не каждый день.
Потребовали графин водки и закуски. После выпивки, по рюмке, они стали рассуждать, чего бы им потребовать или чем пообедать. Потребовали сперва карточку и еще графин водки; перебрали на карточке все кушанья, кушанья дорогие, и потребовали каждый по своему вкусу; я же попросил щей, и мне принесли борщ в тридцать копеек.
- Это, господа, дорого, - сказал я товарищам.
- Погоди, оботрешься. Вот как будешь получать много денег из редакции, лучше нашего заживешь. - Товарищи в компании говорили всем 'ты' после стуканий рюмка об рюмку.
Выпивши по четыре рюмки водки, чиновники, и так говорливые, но чем-то измученные, теперь размахнули свою чиновничью натуру; каждый высказывался, как умел, что он решительно никого не боится; каждый высказывал, что его обижают, что он заслуживает хорошего места и много знает; потом следовали попреки друг другу.
- Ну, как тебе не стыдно подличать!
- Чем я подличаю? Ты перед Черемухиным, как лиса, увиваешься. Стыдись!
- А ты! Ты что говорил третьего дня: я, говорит, нагрублю Черемухину, - а вчера что делал? - И т. п.
Началась брань, лганье, упреки хуже прежних, дошло до семейной жизни, раскрылись все тайны чиновников. И какими они жалкими казались в это время; они походили не на чиновников, а на подмастерьев, готовых на всякие гадости; но в то же время заметно было какое-то горе, что-то тяготило их, и казалось, что в водке они находят утеху и веселие.
Несмотря на то что я заказал только щи, а мне принесли борщ, за который следовало заплатить тридцать копеек, да выпил я пять рюмок водки на двадцать пять копеек, с меня сошло семьдесят девять копеек, потому что чиновники, кушая разные кушанья, платили каждый поровну - это называлось товариществом.
Еще взяли графин водки, но я уже не пил. Алексеев, журналист, был уже пьян и ничего не мог выговорить, потому что он заикался. Прочие были еще не пьяны и постоянно просили у Алексеева денег; он давал, а они хохотали. Этот Алексеев был человек простой, но глуп; говорят, что он, управляя домом, наживал деньги и давал их в долг чиновникам, которые, впрочем, ему редко отдавали.
- Поехали в гостиницу Шухардина, но там так много грязи было вечером, особенно в саду, что я скоро ушел домой с Соловьевым.
Напечатали и вторую статью в 'Насекомой'. Похвалили меня чиновники, провозгласили по департаменту, что в таком-то отделении литератор есть, стали меня окружать чиновники и расспрашивать, не писал ли я прежде, что я пишу теперь и сколько получаю денег. Чиновники же нашего отделения напрашивались на водку, а Черемухин все более и более давал мне работы и требовал, чтобы я переписывал чисто. Служба начала противеть. Пошел я к редактору 'Насекомой', Кускову. Это был тучный, здоровый, высокий человек. Он принял меня любезно, расхвалил, просил приносить статьи и сказал, что он будет рассчитывать меня по три копейки за строчку. Я попросил денег и отдал ему большую статью на пять нумеров.
