Эйонна продолжала считать Гвендис утешительницей.
– Да, удивительно, - в Бисмасатре ткут лучше нас! - на глазах у нее показались слезы.
Вообще Гвендис за вечер несколько раз заметила, что Эйонна то как-то слишком оживленно смеется, то в ее голосе слышатся с трудом сдержанные рыдания.
– Что с тобой? - коснулась Гвендис ее руки.
– Жизнь кажется такой тоскливой и бессмысленной, - Эйонна вздохнула. - Мы одни на всем свете, за этой стеной, которой на самом деле даже и нет. Как будто мы уже умерли, и нам снится, что мы еще живы… Я по ночам просыпаюсь от ужаса, что мы все в могиле… - она легким жестом - одними пальцами - вытерла влажные веки и стряхнула слезы, засмеялась. - Нельзя думать об этом, надо думать о радостном.
– У тебя тревожные предчувствия? - понимающе кивнула Гвендис. - Это еще и потому, что ты устала. Ты так права, что поддерживаешь радость в себе и в других! Жизнь здесь действительно очень тяжелая, и небожители больны просто от самой жизни. Вы очень сильные - ты, Итвара, другие, кто в силах еще радоваться и надеяться.
– Больны от самой жизни? - Эйонна оперлась на подлокотник кресла двумя руками, сплела пальцы и положила на них подбородок, внимательно глядя на Гвендис. Ее темно-русые блестящие волосы спадали волной до пояса.
– Да, как сказал один умный небожитель про другого - «он умер от Сатры», - вспомнила Гвендис. - Здесь больны почти все, кого я видела. Душа может быть так же ранена, как и тело. И тяжелее всего сознавать, что эти болезни можно было бы вылечить, если бы жизнь не была такой тревожной, опасной…
– Бессмысленной, - подхватила Эйонна. - Я, утешительница, это хорошо вижу. Они часто ко мне приходят… «Тоска, душа болит», - говорят. У меня тоже болит, но мне кажется - у них сильнее. Каждый тирес ведь живет в страхе: кто что про него сказал, кто подумал, кто подсмотрел, кто замышляет, не теряет ли он сторонников?.. - Эйонна налила в кубки подогретого вина из котелка, что висел над очагом. - Я-то ничего не боюсь, мне нечего бояться. По крайней мере за себя… Но случись беда, я хотела бы защитить одного небожителя, - голос ее потеплел, и глаза снова заблестели от слез.
«Бедная Эйонна», - у Гвендис защемило сердце.
– Я понимаю тебя, - призналась она. - Я тоже…
– Я знаю, - быстро сказала Эйонна. - Ты - как я, утешаешь всех, но особенно любишь только одного, да? Я догадалась.
– Это так заметно? - улыбнулась Гвендис.
– Конечно, для меня - с первого взгляда, - подтвердила Эйонна. - Но мне страшно за вас. Ты говоришь, мы все больны. Это правда. Я вижу, что вы - нет. Вы здоровы, вы совсем другие. Наверно, как бы ни было вам тяжело в Бисмасатре среди человеческих племен, - все же не так, как нам друг тут с другом, - горько усмехнулась она. - Но я боюсь, что среди нас и вы станете больными.
– Бывает здоровая и нездоровая жизнь, - ответила Гвендис. - Если жизнь вызывает болезни, надо ее менять. Нельзя жить по-прежнему, это то же самое, что пить плохую воду. Нельзя пить гнилую воду и нельзя есть испорченную пищу; точно так же нельзя жить по законам, которые приводят к болезням. Я понимаю, что многих жителей Сатры уже не спасти. Они перешли за черту, и их болезнь необратима, а вся обстановка жизни поощряет и усиливает ее, - говорила Гвендис, вспоминая Тесайю и Орхейю. - Можно сделать только, чтобы они меньше приносили разрушений себе и другим. А ты, Эйонна, просто устаешь. Ведь тебе приходится выслушивать жалобы тиресов, следить за их мыслью, сопереживать…
– Да, - кивнула Эйонна, - верно. Все их страхи, тревоги, подозрения, обиды… - она поморщилась. - И Тесайя… когда слушаешь его, кажется, что сходишь с ума.
Гвендис вопросительно посмотрела на Эйонну.
– Ему нравится боль, - пояснила утешительница. - Он просто весь дрожит от восторга, когда рассказывает о страданиях - будь то Жертвы или других. Он готов плакать, как он говорит, от сострадания и жалости - но я вижу, что он сам готов наносить раны, а потом плакать и жалеть. И еще, он готов часами сидеть с кем-то из своих верных, утешать, гладить, смотреть в глаза - но не любит тех, кому его сострадание не нужно. Мне кажется, если бы твой Сияющий стал его «верным», Тесайя быстро бы от него избавился - он слишком открытый и светлый. А ваш Сполох - веселый, Тесайя таких на дух не переносит. Он вообще готов убивать всех «бесчувственных», и когда напьется - бранит их последними словами, желает им зла. Он сам себя доводит до безумия, когда описывает, как будут есть Жертву: какие мы мерзкие и жалкие и как мы будем есть его, осознавая собственную вину. А как его сторонники убивают тех, на кого он их натравит! Гораздо хуже, чем убьют Жертву в будущем - забивают камнями до смерти!
– Я слышала, - печально подтвердила Гвендис.
– И этих ему не жалко, он торжествует… - Эйонна перевела дыхание и продолжала. - Для того чтобы ему было хорошо со мной, Тесайя обязательно сначала меня доводит до слез разговорами. Это легко, ты же видишь, что у меня глаза на мокром месте. После его ухода я могу прорыдать до утра.
– От этого ты и плачешь все время, что тебе приходится служить таким, как он, и впускать их в свою душу! - возмущенно сказала Гвендис. - Он играет на твоей душе, как на арфе.
– Тесайя хуже всех, - повторила Эйонна. - Другие еще ничего, они просто… обыкновенные. С ними легче. Но я не отказываю Тесайе. Иногда мне так не хочется его пускать! Но я думаю: тогда он нарочно начнет делать Итваре всякие гадости, чтобы мне отомстить. Поэтому я принимаю его и ложусь с ним в постель. Тесайя очень злой в душе и холодный, берегись его.
Гвендис взяла руку подруги в свои ладони.
– Тебе надо не только доставлять радость другим, но подумать о себе. Хочешь, приходи ко мне в гости почаще? Ты бы развеселилась. А я сделаю тебе отвар, который дает хороший сон и прогоняет мрачные мысли, - ласково говорила Гвендис.
Эйонна благодарно пожала ее руки в ответ.
– Скажи, а Итвара ведь тоже болен? - тревожно спросила она. - У него так часто бывает тоска… Может быть, ты поможешь ему? Когда мы вместе, то оба выздоравливаем, и он становится веселым и уверенным. Но когда он один, он горбится, как старик, и кажется совсем бессильным…
– Я постараюсь, Эйонна. А хочешь, поедем гулять в лес? Там снег и мороз… Я позову Дэву, а ты - Итвару. А Сполох видел в лесу какую-то удивительную большую собаку!
– Нам всем будет весело! - засмеялась Эйонна, хлопнув в ладоши, и сейчас же серьезно нахмурилась. - Значит, надо менять законы Сатры - не так, как говорится в Своде и Приложениях, а так, чтобы мы могли стать здоровыми?
Гвендис согласилась:
– Да. Когда Дэва был болен… Ему было очень плохо, Эйонна, он даже боялся спать по ночам… И я читала много лекарских трактатов о душевных болезнях, чтобы ему помочь. Большая часть того, что зовется пороками, одновременно описаны в книгах, как признаки болезней. Страхи, жестокость, сладострастие, зависть, тоска, насилие…
– И у Сияющего тиреса это было? - изумилась Эйонна.
– Не это. Он, как твой Итвара, мучился от тоски. Не хотел ни с кем разговаривать. Я помню, он все время молчал, даже когда я его о чем-нибудь спрашивала, а если отвечал - то коротко и так отрывисто, точно разучился говорить.
Эйонна сказала:
– Вот почему мне казалось, что вы тоже грустные, как мы с Итварой. Вы так печально иногда смотрите друг на друга. Ты не думай, этого никто не замечает, только я! Это потому, что у Сияющего запечатана память, и никто не знает, что будет с ним дальше?
– Да, - опустила голову Гвендис. - Как ты все видишь?
– Мне приходится очень много видеть того, что не видят другие. Ну, понимаешь, чтобы уметь поддержать разговор, чтобы чувствовать, когда нужно говорить, когда молчать, и что на душе у гостя, - Эйонна махнула рукой, давая понять, что это все обыденное дело.
Гвендис молчала.
– Я думаю, что бы с ним ни случилось потом, - продолжала Эйонна, - пусть ему будет хорошо сейчас, пока он с тобой. Я сама себе так часто говорю. Даже если всем нам умирать завтра - сегодня пусть будет хорошо тому, кого я люблю. Ведь правда?
– Да… - Гвендис глубоко вздохнула. - Правда.
