понимаю. Пожалуй, я не пойму никогда.
— Нет, ты поймешь, — сказала она. — Ты поймешь завтра.
— Завтра будет слишком поздно.
— Сегодня уже слишком поздно. Слишком поздно было вчера. Слишком поздно было уже до того, как ты поднялся на дерево.
— Скажи, — произнес он, — ты из тех, кто построил деревню?
— В некотором смысле, — ответила она.
— Сколько тебе лет?
— Не знаю.
— Ты помогала строить деревню?
— Я выстроила ее одна.
— А вот сейчас ты лжешь, — сказал он.
— Я никогда не лгу, — возразила она.
— Что произошло с коренными жителями этой планеты?
— Они возмужали. Утратили простоту. Стали цивилизованными. И принялись осмеивать обычаи своих предков, обвинив их в невежестве и суеверии, и создали новые обычаи. Они начали изготовлять предметы из железа и бронзы и меньше, чем за сто лет полностью нарушили экологический баланс, который не только поддерживал их существование, но и стимулировал его — в такой степени, что стимул этот был чуть ли не главной движущей силой их бытия. Поняв, что они наделали, они пришли в ужас; но было уже слишком поздно.
— И поэтому они погибли?
— Ты видел их деревни.
— Да, я видел их деревни, — проговорил он. — И я читал в отчете Разведывательного отряда о Пещерах Смерти в северных пустынях, куда они притащились со своими детьми умирать. А эта деревня? Ведь они могли бы спасти ее, срубив дерево, как это делаем мы.
Он покачала головой.
— Ты все еще ничего не понимаешь, — сказала она. — Для того чтобы получать, нужно и давать; это закон, который они нарушили. Некоторые из них нарушили его раньше, другие — позже, но со временем его нарушили все и поплатились за это.
— Ты права, — согласился он. — Я этого не понимаю.
— Ты поймешь это завтра. Завтра все станет ясным.
— Прошлой ночью ты пыталась меня убить, — сказал он. — Зачем?
— Ты ошибаешься. Прошлой ночью ты хотел убит себя сам. Я пыталась убить тебя сегодня.
— Ветвью?
— Да.
— Но как?
— Неважно. Важно то, что я этого не сделала. Не смогла.
— Куда ты уйдешь завтра?
— Почему тебя это беспокоит, куда я уйду?
— Просто так.
— Вряд ли ты полюбил меня…
— Почему ты думаешь, что я не могу тебя полюбить?
— Потому что… Потому что…
— Потому что я не верю, что ты существуешь?
— А разве не так? — спросила она.
— Не знаю, — сказал он. — Порой мне кажется, что ты реальна. Порой я в это не верю.
— Я также реальна, как и ты, — сказала она. — Только по- иному.
Внезапно он протянул руку и коснулся ее лица. Кожа ее была нежной и холодной. Холодной, как лунный свет, нежной. Как лепесток цветка. Лицо ее заколебалось, заколебалось все ее тело. Он сел и повернулся к ней. Она была светом и тенью, листьями и цветами; она была ароматом лета, дыханием ночи. Он услышал ее голос. Голос этот был настолько тих, что ему с трудом удалось разобрать слова:
— Тебе не следовало этого делать. Ты должен был принять меня такой, какой я тебе казалась. Теперь ты погубил все. Теперь нам придется провести нашу последнюю ночь друг без друга, в одиночестве.
— Значит, ты все-таки не существуешь, — сказал он. — Тебя не было никогда.
Никакого ответа.
— Но если тебя никогда не было, значит, ты мне пригрезилась. А если ты мне пригрезилась, как могла ты рассказать мне о том, чего я не знал раньше?
Никакого ответа.
— Из-за тебя моя работа выглядит преступлением. Но ведь это не преступление. Когда дерево начинает угрожать обществу, его следует срубить.
Никакого ответа.
— И тем не менее я отдал бы все на свете, чтобы этого не было, — добавил он.
Молчание.
— Все на свете.
Вокруг по-прежнему никого не было. Наконец он повернулся, вполз в палатку и втащил в нее костер. Он отупел от усталости. Онемевшими пальцами он кое-как разворошил одеяла, обернул ими свое онемевшее тело, согнул онемевшие колени и обхватил их онемевшими руками.
— Все на свете, — пробормотал он. — Все на свете…
Его разбудил солнечный свет, просочившийся сквозь стенку палатки. Он отшвырнул одеяла и выбрался наружу, навстречу утру. Он не увидел алого порхания птиц-хохотушек; не услышал их щебетания. Дерево, залитое солнцем, безмолвствовало. Одинокое. Мертвое.
Нет не совсем мертвое. У входа в палатку переплелись прелестные зеленые ветки, усыпанные цветами. Ему стало невыносимо больно от одного их вида.
Он выпрямился во весь рост на обрубке ветви, полной грудью вдыхая утренний воздух. Стояло тихое утро. Над Великим Пшеничным Морем поднимался туман, и в ярко-голубом небе, словно только что выстиранное белье, висели обрывки перистых облаков. Он подошел к краю обрубка и посмотрел вниз. Райт смазывал лебедку. Сухр резал на части последнее пятидесятифутовое бревно. Блюскиза нигде не было видно.
— Почему вы не разбудили меня, мистер Райт?
Райт поднял голову, нашел глазами его лицо.
— Я подумал, что вам не вредно поспать несколько лишних минут, мистер Стронг.
— Это была неплохая мысль… Где наш индеец?
— На него снова напали буйволы. Топит их в баре отеля.
