— Неужели?
Пелам передернул плечами.
— Ты же знаешь, что я хочу сказать. Но, по-моему, гораздо интереснее психологическая роль пляжа. Особенно важна полоса прилива, промежуточная область, которая одновременно и принадлежит морю, и находится выше него, извечно наполовину погруженная в неизвестность времени. Если принять море за воплощение подсознания, тогда это стремление на пляж можно рассматривать как попытку к бегству от своей экзистенциальной роли в повседневной жизни и возвращению в извечное время-море.
— Роджер, помилуй, — Милдред устало отвела глаза в сторону. — Ты говоришь, как Чарльз Шеррингтон.
Пелам снова вперил взгляд в море. Внизу под ним радиокомментатор сообщал местоположение и скорость удачно запущенного спутника и его путь вокруг земного шара. От нечего делать Пелам подсчитал, что спутник долетит сюда минут через пятнадцать, почти ровно в полчетвертого. Его, разумеется, не будет видно с пляжа, хотя последние работы Шеррингтона по восприятию инфракрасных лучей позволяли предположить, что часть посылаемого солнцем инфракрасного излучения неосознанно воспринимается сетчаткой глаза.
Размышляя о том, какие возможности открывает это перед коммерческими или политическими демагогами, Пелам слушал стоявшее внизу на песке радио, к которому вдруг протянулась длинная белая рука и выключила его. Владелица руки, полненькая девушка с белой кожей и лицом безмятежной мадонны, круглые щеки которой обрамляли кудряшки черных волос, перекатилась на спину, отстраняясь от своих приятелей, и с минуту они с Пеламом смотрели друг другу в глаза. Нарочно выключила, решил он, чтобы он не смог услышать репортажа, но потом сообразил, что на самом деле девушка слушала его и надеялась, что он возобновит свой монолог.
Польщенный, Пелам рассматривал круглое, серьезное лицо девушки, ее сложившуюся, но еще детскую фигуру, распростертую на песке чуть ли не в такой же близости от него и в таком же обнаженном виде, в каком она могла быть, находясь в одной с ним постели. Откровенное, юное, но притом странно снисходительное выражение ее лица ничуть не изменилось, и Пелам отвернулся, не желая признавать его смысла, с болью осознав вдруг всю глубину своего смирения перед Милдред и существование теперь уже не преодолимой более изоляции, исключавшей из его жизни всякую возможность испытать что-то новое, настоящее. В течение десяти лет тысячи принимавшихся ежедневно компромиссов и предосторожностей ради того, чтобы жизнь была сносной, выделяли свои дурманящие, обезболивающие соки, и все, что осталось от его личности со всеми ее возможностями, было заспиртовано словно образец в банке. Некогда он презирал бы себя за такое пассивное подчинение обстоятельствам, но сейчас ему была недоступна любая реальная самооценка, ибо не существовало больше никаких критериев, по которым он мог бы оценить себя; непристойность его положения была гораздо глубже, чем у этого жалкого, вульгарного, глупого стада, окружавшего его.
— Там что-то в воде, — Милдред махнула рукой вдоль пляжа.
Пелам посмотрел в ту сторону, куда указывала ее поднятая рука. В двухстах ярдах от них у воды собралась небольшая толпа; волны лениво плескались у их ног, они наблюдали за чем-то, что творилось на мелководье. Многие для защиты от солнца подняли над головой газеты, пожилые женщины стояли, зажав юбки между колен.
— Ничего не могу разобрать, — Пелам почесал подбородок; его внимание отвлек человек с бородой, стоявший выше него на краю набережной, — не лицо, однако что-то удивительно похожее на него. — Как будто ничего опасного. Может, выбросило на берег необыкновенную морскую рыбу.
На террасе и на пляже все ожидали чего-то, в предвкушении вытянув головы вперед. Чтобы уловить любые звуки от стоявшей в отдалении группы, они приглушили транзисторы, и по пляжу, подобно громадной черной туче, застилающей солнце, волной пробежало молчание. Почти полное отсутствие всякого шума и движения после стольких часов надоедливой возни казалось странным и жутким, придавая тысячам смотрящих на море людей самоуглубленно сосредоточенный вид.
Стоявшая у воды группа не двигалась с места, даже ребятишки невозмутимо разглядывали то, что привлекло внимание родителей. Впервые за все время обнажилась узкая полоска пляжа: беспорядочно брошенные там, наполовину засыпанные песком транзисторы и пляжные принадлежности напоминали свалку металлолома. Постепенно пустоты заполнялись вновь прибывшими с набережной, однако маневр этот не привлек внимания застывшей у воды группы. Пеламу они показались похожими на семейство кающихся пилигримов, которые, совершив длинный путь, стояли теперь у священных вод, терпеливо дожидаясь, пока его животворные силы сотворят свое чудо.
— Что же там происходит? — спросил Пелам через несколько минут. — Группа у воды по-прежнему не проявляла ни малейшего признака движения. Он заметил, что, следуя линии берега, они выстроились не полукругом, а по прямой. — Они вообще ни на что не смотрят.
Марево находилось теперь над морем всего в пятистах ярдах, закрывая контуры громадных валов. Абсолютно непроницаемая вода походила на горячую нефть; набегавшие время от времени на берег небольшие волны лениво уходили в песок, смешанный с мусором и пачками из-под сигарет, оставляя после себя маслянистые пузыри. Пиная таким образом берег, море походило на поднявшееся из глубин огромное морское животное, слепо пытающееся ухватиться за песок.
— Милдред, я на минутку схожу к воде. — Пелам встал. — Там что-то чудное… — он запнулся и показал на пляж по другую сторону террасы. — Погляди — еще группа. Что бы это?..
И снова, не отрывая взгляда от моря, в семидесяти пяти ярдах от террасы у самой воды выстроилась вторая группа. Всего на пляже собралось уже человек двести, которые в полном молчании смотрели на море прямо перед собой. Пелам заметил, что хрустит костяшками пальцев; потом обеими руками ухватился за парапет террасы, чтобы удержаться и не пойти туда. Его останавливала лишь толчея на пляже.
На этот раз интерес толпы через несколько минут иссяк, и глухой гул голосов послышался опять.
— Бог знает, что они там делают. — Милдред повернулась к группе спиной. — Вон еще одни. Наверное, ждут чего-то.
И действительно, у кромки воды выросло уже с полдюжины таких групп, стоявших почти на одинаковом — в сотню ярдов — расстоянии друг от друга. Пелам внимательно всматривался в дальний конец бухты, стараясь отыскать какие-нибудь признаки моторной лодки. Он поглядел на часы. Было почти три тридцать.
— Не может быть, чтобы они чего-нибудь ждали, — сказал он, пытаясь скрыть, что нервничает. Под столом его ноги беспокойно отбивали чечетку, упираясь в засыпанный песком цемент. — Единственное, чего можно ждать, — это спутник, но его все равно никто не увидит. Очевидно, что-то в воде. — При упоминании о спутнике он снова вспомнил Шеррингтона.
— Милдред, ты не думаешь…
Прежде чем он успел продолжить, сзади, под странным углом, словно собираясь протиснуться к парапету, встал мужчина, вонзив в спину Пелама острое ребро своего стула. Пока он пытался привести мужчину в равновесие, Пелама окутал едкий запах пота и прокисшего пива. Он увидел его уставившийся в одну точку, остекленевший взгляд, шершавый, небритый подбородок и открытый, подобно жерлу орудия, рот; все это с какой-то импульсивной жадностью было обращено к морю.
— Спутник!
Высвободившись, Пелам извернулся и посмотрел на небо. Оно было бледно-голубое и равнодушное, без единого самолета или птицы, хотя нынче утром чайки попадались в двадцати милях от берега словно в предчувствии шторма. Яркий свет резал глаза, и неясные светящиеся точки взмыли и судорожно заплясали по кругу на фоне неба. Однако одна из них, появившаяся, по-видимому, на западном горизонте, непрерывно двигалась вперед по краю его поля зрения, тусклым пятнышком приближаясь к нему.
Вокруг них поднимались люди — по полу заскрежетали передвигаемые стулья. С одного столика свалилось несколько бутылок. Они разбились на цементном полу.
— Милдред!
Под ними в огромной, беспорядочной, простиравшейся, насколько хватало глаз, свалке люди медленно поднимались на ноги. Неясный шепот сменился более настойчивым и жестким звуком, эхом отдававшимся над головой с обоих концов пляжа. Казалось, весь пляж задергался и судорожно зашевелился. Лишь фигуры людей у воды оставались недвижны. Теперь они образовали вдоль берега
