— Кое-что особенное к чаю, — сказал я, бросив на стол мой маленький пакетик с «фтором восемьдесят плюс».
— Копченая лососина? — спросил он.
Я достал джем и ответил, идиотски хихикая:
— Нет.
— Без сомнения, ты уже побывал в кафе «Холодная война, — сказал он ворчливо, принюхиваясь ко мне.
— Нет, я только что из банка.
— Ах, вот как, — сказал он. — А это, я полагаю, сверток с деньгами. Ну, а мне-то что от этого? Выпьем лучше чаю.
Я сказал:
— Я был в банке не для того, чтобы взять что-либо оттуда, Рэйзин. Напротив — я кое-что положил туда.
— Сделай одолжение, не разыгрывай меня. Что это такое?
— Это, — ответил я, — неопровержимое доказательство того, что Франкенбург ошибался, а я был прав, Рэйзин. То, что ты видишь, — это полдюжины унций абсолютно устойчивого «фтора восемьдесят плюс» и в то же время — его критическая масса!
Сухой, как старая кость, он проворчал:
— Не морочь мне голову научным жаргоном. Насколько я в этом разбираюсь, атомный взрыв происходит, когда некоторое количество радиоактивного вещества достигает в определенных условиях того, что ты называешь «критической массой». А если дело обстоит так, то этот маленький сверток, я полагаю, может представлять опасность?
— Именно так, — ответил я. — Здесь вполне достаточно «фтора восемьдесят плюс», чтобы испарить планету средней величины.
— Фторовая бомба или унция нитроглицерина — для меня это совершенно все равно, — сказал Рэйзин. Налив чай, он беспечно спросил: — Как ты приводишь его в действие? Надеюсь, не путем швыряния на стол?
Я ответил:
— Его невозможно взорвать, если только ты понимаешь, что такое взрыв, — без необходимых условий, которых очень трудно добиться и которые, будучи достигнутыми, становятся бесполезными. Но даже если это вещество не будет иметь ценности в качестве оружия, его можно использовать для мирных целей.
— Не морочь мне голову. Я и сам понимаю, что из бойцового петуха можно сварить цыплячий бульон. Но я хочу знать, для чего ты принес его сюда?
Я был слегка ошарашен. На Рэйзина все это не произвело никакого впечатления. Я сказал несколько неуверенно.
— Ни ты, ни кто другой никогда больше не увидят снова «фтор восемьдесят плюс». Примерно через четырнадцать часов этот кусочек — как бы ты выразился? — испарится.
— Что значит — как бы я выразился? А как бы ты выразился?
— Видишь ли, — начал я объяснять, — если быть совершенно точным, то это вещество взрывается уже сейчас. Но взрывается очень медленно. А чтобы взрыв был действительно эффективным, надо дать этому кусочку увеличиться в объеме при температуре свыше шестидесяти градусов по Фаренгейту, в герметически закупоренной бомбовой оболочке объемом по меньшей мере десять тысяч кубических футов. При этих условиях, получив нужное давление, он взрывается. Но чтобы достичь такого давления, под которым мой «фтор восемьдесят плюс» начнет подвергаться перестройке атомной структуры, оболочка нашей бомбы в десять тысяч кубических футов должна иметь толщину по меньшей мере в два или три фута.
Рэйзин размешал джем в своей чашке и перебил:
— Это химеры. Так что пусть он себе спокойно испаряется. Сожги свою формулу и не обращай на это больше внимания. Но раз уж ты его принес — давай взглянем на него. — Он развернул маленький сверток и воскликнул: — Я все время знал, что это только шутка!
Бумага раскрылась, и внутри не оказалось ничего, кроме записной книжки.
Я закричал:
— Святое небо! Это же должно лежать на сохранении в банке! Это же формула!
— А бомба?
— Не бомба, Рэйзин, — я ведь только что объяснял тебе, что «фтор восемьдесят плюс» не может сам по себе превратиться в бомбу. Проклятье! Я, наверное, оставил его в бакалейной лавке.
— Он ядовитый?
— Ядовитый? Не думаю… Одну минуту, одну минуту! Я отчетливо помню: выйдя из дома, я положил формулу в правый карман пальто, а «фтор восемьдесят плюс» — в левый. Затем я прежде всего зашел в международную кондитерскую купить этот джем и конфеты и, чтобы не слишком набивать левый карман, переложил… О, все в порядке, Рэйзин! Не о чем волноваться, если не считать того, что эта записная книжка — не тот предмет, который я хотел бы таскать с собой. Образец находится в банке, в целости и безопасности. Это была вполне естественная ошибка — пакеты очень похожи по размеру и весу. Нет никаких оснований для беспокойства. Не хочешь ли попробовать «Усладу джентльмена»?
Но Рэйзин сказал:
— Этот ужасный кусочек фтора — ты ведь оставил его в банке, не так ли?
— «Фтор восемьдесят плюс». Ну и что?
— Ты хранишь свои вклады в Морском банке?
— Да, но в чем дело?
— Так же поступаю и я. Это самый надежный банк во Франции. Его подвалы — теперь слушай меня внимательно, Перфремент, — надежно защищены от грабителей, они бомбоустойчивы, огнеупорны и непроницаемы для воздуха. Подвал, где находится хранилище вкладов, имеет сорок футов в длину, тридцать футов в ширину и десять футов в высоту. Это составляет объем в двенадцать тысяч кубических футов. В подвале поддерживаются низкая влажность и постоянная температура в шестьдесят пять градусов по Фаренгейту. Стены подвала сделаны из прочной стали и железобетона толщиной в три фута. Одна только дверь весит тридцать тонн, но она подогнана с такой же точностью, как пробка в медицинской склянке. Тебе это все о чем-нибудь говорит?
— Но позволь, — воскликнул я, — позволь…
— Вот именно — позволь! Ты можешь повторять это до бесконечности. Знаешь ли ты, что ты натворил, мой безответственный друг? — сказал доктор Рэйзин. — Ты поместил свой кусок «фтора восемьдесят плюс» в его немыслимую оболочку. Это типично в твоем духе! Тебе никогда не приходило в голову, что бомба может иметь продолговатую форму и при этом быть величиной с банк? Поздравляю тебя!
Я сказал:
— Я знаком с управляющим — мосье ле Кэ, а он знает меня. Я немедленно с ним повидаюсь.
— Сегодня суббота. Банк уже закрыт.
— Да, знаю, но я попрошу его прийти вместе с ключами.
— Желаю тебе успеха, — сказал Рэйзин.
Телефонный звонок на квартиру мосье ле Кэ дал мне лишь информацию о том, что он уехал на уик- энд в Лафферт, примерно в восьмидесяти милях от побережья, в горы, где у него стоит бунгало. Поэтому я стал искать такси. Но начинался карнавальный уик-энд, и ничего нельзя было достать, кроме одной из тех типично французских машин, которые работают на каменноугольном газе и керосине и в которых практически не действует ни одна деталь, и все же они, подобно самым дешевым будильникам, кое-как продолжают ходить, без особой точности, зато с ужасающим грохотом. А шофер был неприятный малый в берете, он все время грыз целую неочищенную чесночную головку и кричал вам прямо в лицо, будто вы находились на расстоянии сотни ярдов.
После утомительного и зловонного путешествия, во время которого автомобиль дважды пришлось ремонтировать мотком проволоки, мы добрались до Лафферта и с немалыми трудностями нашли мосье ле
