Мир приключений 1983. Ежегодный сборник приключенческих и фантастических повестей и рассказов

госпожи Бирх, то это камеристка императрицы Елизаветы Алексеевны. Вероятно, графиня де Гаше познакомилась с камеристкой императрицы в Петербурге, где жила с 1812 по 1824 годы.

— И всего-то дел? — удивился губернатор. — Ради этого гнали через всю страну нарочного?

— Если барону Дибичу было известно еще что-то важное, касающееся графини, то следовало бы хоть коротко пояснить это в депеше. Уж не о тайных ли обществах речь? Тогда при чем тут камеристка?

— Капризы камеристки императрицы иной раз значат для судьбы державы больше мнений министров. И вообще… Не было бы чего похуже. Со шкатулкой разберемся. Пошлем Мейера. Его усердие при исполнении обязанностей может служить примером ревностного отношения к службе.

Нарышкин почему-то вспомнил свой разговор с Дибичем позапрошлым летом в Царском Селе. Только что назначенный начальник главного штаба толковал о необходимости сильной и прозорливой власти. Он утверждал, что друзьями правительства могут быть люди двух категорий — твердо преданные престолу граждане, умеющие быть выше собственных чувств, способные, как библейский пророк, принести в жертву не только себя, но даже собственного сына. Это сознательные друзья. Но есть и друзья бессознательные. Это те, у кого чувства берут верх над рассудком. Неосмотрительно помянув всуе имя государя, они со временем раскаиваются. Раскаявшись, обязательно назовут одного или двух своих сообщников. И в тот самый момент, когда они в первый раз произносят вслух имена своих друзей, перед которыми им в дальнейшем будет стыдно, если правительство решит огласить источник получения им сведений, чувствительные, но заблуждавшиеся граждане становятся уже опорой престола.

Если перевести все эти рассуждения на нормальный язык, то Дибич просто-напросто поучал Нарышкина, как следует вербовать доносчиков.

— И все же барону Дибичу следовало писать нам яснее. Ведь для нас загадочна причина вмешательства государя в дело об имуществе покойной графини.

Нарышкин не обратил внимания на довольно свободный тон, в котором Браилко говорил о Дибиче. Браилко был любимцем губернатора.

— А нам-то что? Отошлем шкатулку — и дело с концом. Забот и без шкатулок хватает.

ОШИБКА ЧЕТВЕРТАЯ — ГУБЕРНАТОРА НАРЫШКИНА

И все же губернатор Таврический Дмитрий Васильевич Нарышкин явно сплоховал, поручив исполнение приказа Дибича старательному, но малоинициативиому чиновнику Мейеру. Знай Нарышкин, сколько хлопот ему доставит эта шкатулка, он сразу же послал бы на розыски умного Браилку. А то, чего доброго, и сам бы отправился в Старый Крым лично.

Воспитанный в канцеляриях, Мейер не привык размышлять над приказами. Если бы его послали в отдаленный замок обмерить и взвесить там привидение, Мейер взял бы весы и аршин и тут же отправился бы в путь, не утруждая себя досужими размышлениями, а потом ночами бы не спал, подстерегая несчастное привидение, дабы возвестить ему: «Милостивый государь! Пожалуйте-с на обмер и взвешивание, поскольку на то есть распоряжение его превосходительства господина губернатора».

К чести губернатора надо сказать, что, не полагаясь на Мейера и абсолютную разумность его действий, Нарышкин предписал на всякий случай изъять все шкатулки, какие только попадут под руку: синие, зеленые, красные, неопределенных цветов. Да к тому же еще собственноручно написал распоряжение, которое сохранилось в архивах. Вот его текст:

«Известно, что графиня Гаше находилась и умерла в Старом Крыму, имущество ее описано тамошнею ратушею при бытности назначенных графинею Гаше изустно перед кончиною своею душеприказчиков: коллежского секретаря барона Боде, иностранца Килиуса и заведовавшего делами покойной феодосийского 1-й гильдии купца Доменико Аморети, которое, по распоряжению тамошнего губернаторского правительства, взято в ведомство феодосийской дворянской опеки. В описи имущества показаны четыре шкатулки без означения, однако, каких они цветов, но одна из них, под № 88, с дамским прибором и отмечена следующею госпоже Бирх. Вероятно, это та самая шкатулка, о которой начальник генерального штаба пишет мне».

Мейер после приказа губернатора сразу же ринулся в Феодосию. Через шесть дней он возвратился и представил губернатору рапорт, датированный 30 августа.

Из рапорта следовало, что имущество покойной находится в Судаке на сохранении у душеприказчиков Боде и коллежского регистратора Банка. Банк — это уже было новое имя. Мейер отправился в Судак, прихватив с собой феодосийского судью Безкровного. Выяснилось, что шкатулки не опечатаны, ключи от них находятся у Боде, а второй опекун — Банк — никакого участия в приемке имущества покойной не принимал. Мейер вконец запутался и затребовал от барона Боде письменного объяснения.

Оно было подцшто к делу. Чувствовалось, что писал его человек, плохо владевший русским языком.

«В каком именно виде сии шкатулки найдены по смерти графини де Гаше, мне неизвестно, прибыв в Старый Крым, где она скончалась, лишь сутки после ее смерти и войдя в ее комнаты еще через полсуток после моего прибытия. Все, что я могу припомнить, есть что баульчик, открытый при мне, был точно в таком виде, в каком он теперь, а темно-синяя шкатулка, была запечатана в моем присутствии старокрымскою ратушею на первый случай, оной мне распечатана в моем присутствии, причем, сколько могу припомнить, она была в таком же виде, как теперь».

Тут бы Мейеру ухватиться за несоответствие в показаниях: почему отсутствовал при запечатывании и вскрытии шкатулок второй опекун, Банк? Кто такой иностранец Килиус? Мейер не догадался этого сделать. Да и сам губернатор Нарышкин полагал, что на том о графине де Гаше в Петербурге забудут. Но не тут-то было. Вскоре губернатор получил из столицы депешу и вовсе странного содержания. Ее подписал управляющий Новороссийскими губерниями и Бессарабской областью граф Пален, ведавший всеми делами, поскольку в ту пору наместник Новороссийского края граф М.С.Воронцов был в отъезде. Петр Петрович Пален — один из троих сыновей известного в нашей истории графа Петра Алексеевича Палена, участника успешного заговора против императора Павла I. Несмотря на то что Пален-отец до конца дней своих был в официальной опале, сыновья зарекомендовали себя приверженцами престола. И в ответ не были обойдены ни чинами, ни высочайшими милостями. Тот самый Петр Петрович Пален, о котором идет речь, дослужился до полного генерала.

Вот что он писал Нарышкину:

«Господин генерал-адъютант Бенкендорф препроводил ко мне письмо на имя барона Боде и записку, из коей видно подозрение, падающее на некоторых лиц, находившихся в дружеской связи с умершею близ Феодосии графинею де Гаше, в похищении и утайке бумаг ее, кои заслуживают особого внимания правительства, и сообщил мне Высочайшую Его Императорского Величества волю, дабы, по вручении помянутого письма г. Боде, были употреблены все средства к раскрытию сего обстоятельства и к отысканию помянутых бумаг. Сообщая о сем Вашему Превосходительству и включая означенные письма и записку, я покорнейше прошу Вас, милостивый государь, употребить все зависящие от Вас распоряжения к точному и непременному исполнению таковой Высочайшей Его Императорского Величества воли, — и о исполнении того уведомить меня в непродолжительном времени для донесения о том по принадлежности».

Чувствовалось, что Николай I испытывает августейшую тревогу и августейшее нетерпение. Возможно, Пален получил от Бенкендорфа выговор за нерасторопность в исполнении воли монарха. Да и сам губернатор Нарышкин теперь не на шутку струхнул.

— Бес меня попутал послать туда Мейера, — пробормотал он, читая письмо Палена. — Теперь ищи свищи ветра в поле.

На этот раз пришлось уже ехать Браилке.

ОШИБКА ПЯТАЯ — ЧИНОВНИКА ПО ОСОБО ВАЖНЫМ ПОРУЧЕНИЯМ БРАИЛКО