представители других племен? А сто лет назад скакали здесь Гиреевы гонцы, плелись заговоры против северного соседа…»
— Попридержи-ка! — сказал Браилко вознице. — Передохнем.
— Да уж близко, — ответил тот. — Скоро прибудем.
— Останови, останови.
Из дорожного баула была извлечена на свет бутылка рома и рюмка. Браилко дважды наполнял рюмку и, морщась, опрокидывал себе в рот. Затем передал вознице.
— Это другой разговор, — сказал тот. — Можем ехать хоть до края земли.
Стало теплее. Впереди замаячил сосняк, что при въезде в Старый Крым. И звезды вверху подобрели. Неслышным ветерком срывало с деревьев снег. Он зависал над дорогой. И лицу было влажно. А в голове титулярного советника роились странные, нечеткие, размытые ромом мысли.
«А вдруг, — представлялось ему, — вдруг через сто лет мой внук будет возницей, а внук возницы — титулярным, а то и статским советником. И внук возницы станет угощать моего внука в дороге водкой?»
Всякое виделось Браилке… И лишь одного он никак не мог предположить, что через сто лет никому уже не придет в голову ездить по Крыму на лошадях. Лошади в фантастических грезах титулярного советника присутствовали как нечто совершенно обязательное. Как лес. Как снег. Как звездное небо над головой.
Смуглолицый потомок генуэзских переселенцев, купец первой гильдии Доменик Аморети, был рад визитеру из Симферополя. Все же зимой грамотному человеку в Феодосии было скучновато — две гимназии, закрывающаяся еще засветло кофейня, раз в неделю доставляемые через Симферополь газеты и журналы. Да и до Симферополя они идут с полмесяца. Вот и возникает ощущение, что живешь лишь воспоминаниями…
Графиня Гаше? Отчего же, Аморети помнит ее. Тихонькая старушка, божий одуванчик. Все расспрашивала, действительно ли в Старом Крыму целебный воздух. Что ей скажешь? Воздух целебен там, где у человека хорошо идут дела. Собиралась поселиться здесь навсегда. Дело доброе: чем больше культурных людей в таком городке, тем больше вероятности привлечь к нему внимание просвещенной и самодеятельной публики. А прилив самодеятельной публики всегда влечет за собой рост торговли, строительства, всего того, что принято называть благосостоянием. И вдвойне приятно, что графиня была иностранкой. Ведь России нужны иностранцы. Их знания, их умения, организованный ум… Не станет же господин титулярный советник отрицать, что только с колонизацией Тавриды венецианцами и генуэзцами полуостров обзавелся приличными городами и дорогами?
— Откуда приехала графиня? — перебил Аморети Браилко. Венецианцы с генуэзцами сейчас его не интересовали.
— В разговоре со мной графиня обмолвилась, что приехала в благословенную Тавриду по приглашению графини Голицыной. Жила у нее в Кореизе гувернанткой при детях.
— А каково подлинное имя графини?
— Жанетта де Гаше. Разве это не подлинное? Она эмигрантка. Покинула родину в период смут и беспорядков. Человек весьма образованный, сведущий в истории царственных домов. Беседовали мы с нею на различные темы, могущие представлять интерес для культурных людей.
Следующими Браилко допросил двух священников — православного и армяно-католического. Они отпевали графиню вдвоем. Почему вдвоем? Попросту не знали, по какому именно обряду следует хоронить. На всякий случай сначала отпел ее один, а затем — и второй. Из этого можно было сделать вывод, что покойная не только не отличалась религиозной ревностностью, но и того хуже — ни разу не ходила к исповеди. Почему? Может быть, именно потому, что исповедаться не могла, не имела права? Да и какой смысл ходить к исповеди лишь для того, чтобы ничего не сказать или же соврать?
Но самые интересные признания дала служанка графини де Гаше. Это была армянка-католичка, плохо говорившая по-русски, но понимавшая французский и итальянский. По словам служанки, графиня вплоть до самой смерти чувствовала себя хорошо и, в отличие от многих стариков, не жаловалась на немочи. Тем удивительнее было однажды услыхать из ее уст:
«Боюсь, что барон Боде напрасно строил для меня домик в Судаке. Поздно!»
Она написала письмо в Судак Боде, попросила отправить первой же почтой, несколько раз справлялась, отправлено ли оно. В последнюю ночь спать не ложилась. Разбирала и жгла какие-то бумаги. Служанку домой не отпустила, заставила ее до утра просидеть на кухне, что тоже было малообъяснимо и неожиданно. Изредка вызывала ее в комнаты, чтобы попросить вынести жаровню, до краев заполненную пеплом сожженных бумаг. К утру графиня легла на софу и затихла. Служанка осторожно вошла в комнату, постояла над своей хозяйкой. Лицо той было спокойным. Веки не дрожали. Служанка позвала свою подругу из дома Аморети и собралась было обмывать покойную. Но «покойная» открыла глаза и тихим голосом сказала:
«Рано. Часа через два. Мое требование — хоронить меня в том, в чем я сейчас одета. Обмывать и переодевать запрещаю».
— И все же вы ее раздевали! — сказал Браилко. — Мне это известно из показаний вашей подруги. Предупреждаю: речь идет о деле государственной важности. Сокрытие каких-либо, пусть даже незначительных, сведений может привести к тяжелым для вас последствиям.
Браилко сделал рискованный ход: ведь ни с какой подругой служанки он не разговаривал. Но авантюра удалась.
— Мы ничего не заметили, — сказала испуганная армянка. — Только два неясных пятна на плече, почти на спине.
Браилко пододвинул ей бумагу, дал в руки перо.
— Нарисуйте эти пятна.
На бумаге было нарисовано нечто схожее с буквой «V».
— Теперь согрейте мне чаю, — сказал Браилко. — А затем будете свободны, если сообщите мне, писала ли графиня какие-либо письма и куда отсылала?
— Она писала часто, — сказала служанка.
— Были ли корреспонденции, адресованные за границы империи?
— Нет.
— Значит, вы запоминали адреса? Может быть, вам кем-то было поручено следить за перепиской графини?
— Святой Иисус! — взмолилась служанка. — Клянусь вам… Я просто так. Никто и ничего мне не поручал.
— Понятно. Женское любопытство. Пусть будет так. Если вы искренне станете мне помогать, неприятностей у вас не будет.
…Право же, Браилко заслужил лучшей участи, чем прозябание в канцелярии Таврического губернатора. Одно удовольствие прослеживать по документам, как ловко, толково полтора столетия назад вел он расследование, пытаясь наверстать то, что упустил Мейер. Прежде всего Браилко узнал все, что мог, о бароне Бодс. Это вправду был странный барон. С какой стати он оказался вдали от своей прекрасной Франции в богом забытом Судаке — единственном городе, который Екатерина Великая не успела переименовать на греческий лад во время своего визита в Тавриду? Ланжерон, Ришелье, Де-Рибас приехали в Россию делать карьеру, спасаясь от революции. Наконец, просто с целью охладить разгоряченные головы. Боде, напротив, от революции не спасался. Революция барона попросту не заметила. Боде не был карьеристом, он не гнался за чинами, а подался в Россию, чтобы заняться здесь… садоводством и виноградарством. Вот уж удивительные баронские фантазии!
Не поверил в подобное объяснение Браилко. Не поверим, конечно, и мы с вами. Представляется абсолютно очевидным, что барона увлекло в Россию нечто другое. Может быть, он все же был из породы странных людей, мечтателей, время от времени совершающих поступки необъяснимые? Ничего подобного. В делах Боде был практичен и хитер. Хватка у него была не аристократическая, а купеческая. И дом он себе отстроил отменный — о десяти окнах по фасаду.
Неподалеку от дачи Боде, под горой, ютилась небольшая горная деревушка. Впрочем, дома в ней
