напротив, мелкие, но бегают быстро. Укус их далеко не смертелен, может как пяток обычных ос. Скорпионы — это любимая добыча солдат. Их ловят и заливают эпоксидкой — чуть полировки, и зрелище достойное музея, прям тебе доисторическое насекомое в янтаре, хороший сувенир на дембель.
Изредка встречаются каракурты — самая ядовитая паукообразная тварь. Тонконогий паучок с пятачок, весь чёрненький, на брюшке мелкие красные точки. Красивой концентрической паутины эта зверюга делать так и не научилась, как попало оплетет солянку здоровой редкой сеткой, напоминающей потерянную тонюсенькую леску, и всех делов — по видимому сказывается наследственная эволюционная бездарность с конца силурийского периода, когда предки aranei первыми вылезли из древнего океана на сушу. Ну сами посудите, что можно взять с членистоногого, установившего полнейший матриархат с каннибализмом? Как только мальчик каракуртик подходит к девочке каракуртихе, та радостно ему отдается, а потом его же и съедает — два плотских удовлетворения за раз. По-тюркски «кара курт» — «чёрная вдова», что весьма точно. На вид мирное насекомое, кушает одних малюсеньких мушек, а характер, не приведи Господь — ядовиты не по размеру, верблюды от их укуса обычно дохнут. Поэтому военный токсиколог каракурта уважает — нравится ему такой подход, любит он маленьких да удаленьких. Один капитан медицинской службы наводил порядок на вверенном ему складском помещении. Вооружившись баллончиком с дихлофосом, он двигал ящики и коробки, а при обнаружении паучков попрыскивал на них отравой. Так вот перед каждым пшиком он говорил им уважительное «извини, коллега». Во истину каракурт тотемное животное военной токсикологии.
Можно плюнуть на однообразие ландшафта, сесть на мотоцикл с коляской и бездумно погнать на север, ориентируясь исключительно на свою тень. Часа через полтора плавной тряски, как бы по окаменевшим морским волнам, но с хрустом солонца под колесами, вы вдруг вылетаете на настоящую мокрую глину. Первые секунды не можете понять, почему вас занесло, и почему белесый бетон-монолит неожиданно превратился в тонюсенькую корочку, скрывающую нечто стеклоподобно-склизлое, постепенно переходящее в настоящее илистое болото. Ну вот мы наконец и застряли — мотоцикл больше не заносит, он плотно сидит по ось колеса в только что казавшейся плотной, как взлетно-посадочная полоса, почве. Перед вами Лысый Лиман — здоровый, изрезанный, заиленный и залитый мутной, горькой рапой залив солёного Балхаша. Кое где от Лимана отходят небольшие мелкие рукава-протоки. Почему «протоки» я не знаю — все они слепо упираются в Чёрные Земли как некие флегмонозно-гангренозные аппендиксы. Хотя если протоки достаточно отделены от самого лимана мелкими бугорками наносной глины, то ветер не гонит в них солёную волну. А это значит, что там соль слегка разведена талым снегом (которого очень мало) или весенним дождём (которого ещё меньше). А это в свою очередь значит, что там есть жизнь! Там растёт знаменитый балхашский камыш. Только если на плавнях пресного Балхаша камыш достигает 3-4-х метров, то в протоках он достигает 2-3-х малюсеньких листков. Этакий бонсай-тросничок, размером с авторучку и хохолком с акварельную кисточку.
На Лимане бывает водоплавающая дичь, а весной и осенью, так её даже очень много. Гуси, утки, чайки и даже фламинго с пеликанами! Правда пеликаны редкие залетные гости — им на Лимане делать нечего, рыбы там нет, а вот фламинго до самого ноября торчат тут и там сюрреалистическим дополнением унылого пейзажа. Птица до ужаса имбицильная — часами топчется на одном месте, как новичок на бальном танце. Намутит ила, запустит свой уродско-согнутый крюк-клюв и чего-то там фильтрует с негромким щёлканьем. Гуси и лебеди поумнее — любят плавать с подветренной (или надвтренной?) стороны — ну, куда ветер дует, и кушают себе калорийную зеленую накипь из согнанных волной одноклеточных водорослей. Утки глупее — те задирают задницы кверху и жрут дно. А дне — «та це ж гимно, шо други птыци насралы», как сказал один мудрый прапорщик советских войск химзащиты. Чайки — те вообще клинические идиоты. Летают за жратвой или к нам на помойку (километров пятьдесят), или на большой Балхаш (тоже не близко). За каким им возвращаться на Лиман и носиться там целый день с заунывным кваканьем? Самые умные из чаек — мартыны. Они размером с хорошую курицу и одеты в светло-коричневое оперение. Эти жрут чужих птенцов. Мартына всякая другая тварь боится, а гнездятся они прямо на грязнючих глиняных холмиках посередине лимана. Птица ленива и гнезда не строит — кидает свои длинные яйца, похожие на коричнево-серый фарфор в крапушку, прямо на засохший ил.
Ещё есть мухи, живущие большими стаями у самой кромки воды, они взлетают мелкодисперсной кучей при малейшем движении. Твари многочисленные, но безобидные. Благодаря этим насекомым над водой постоянно носятся ласточки с открытыми ртами, пожирая с аппетитом всё, что туда влетело. Но где они гнездятся для меня осталось неразрешимой загадкой, вроде ласточки не водоплавающие, правда ведь? Да, ещё есть там комары — эти тоже дебилы, похлеще фламинго. Я не знаю, на каких дураков рассчитывают сии кровожадные насекомые — млекопитающие с вкусной тёплой кровью в этих местах появляются крайне редко, в основном вида homo sapiens подвида военнослужащих сверхсрочной службы.
А вот с иными зверями настоящая трагедия. Помню, в одну студёную зимнюю пору, когда снега нет, а мороз под сорок, зашло на Чёрные Земли стадо сайгаков из нормальной казахской степи. Врядли ветер их сбил с толку, скорее всего их вожак был проповедником из секты массовых самоубиств, ибо казалось, что они пришли к нам с единственной целью — коллективно умереть. Побродили сайги по промёрзшей солёной глине, да и околели все до одного. Низкокалорийная глина оказалась, не смогла компенсировать антелопьи потребности в пище. Потом до весны несколько гектаров степи напоминали мясохладобойню — среди кочек густо валялись кудлатые сайгчьи туши. Этот холодильник разведали вездесущие чайки и коршуны. Последние нажирались так, что не могли летать. Кроме суицидально настроенных парнокопытных, других теплокровных животных нет, если не считать десятка бродячих котов в Городке, да немногих собак и крыс, что живут на помойке. Ещё в домиках и казармах встречаются мыши и тараканы, да кое где под крышами живут воробьи и голуби. Но это так сказать, антропозависимые биоценозы, порожденные исключительно советской военной цивилизацией. Главным источником существования этих биологических сообществ является деятельность прапорщика-хозяйственника. От них, благодетелей, пополняется помойка отходами со столовой и мусором из домиков, в которых всегда имеется приличное содержание белков, жиров, и углеводов. А что ещё для счастливой жизни надо?
Но вот солнце садится за горизонт, рисуя флаг Японии в белесом от соленой пыли воздухе. Быстро смеркается, и гигантский термостат резко континентального климата переключается с жары на мороз. Апрельские плюс сорок за минуты падают ниже нуля, и вскоре можно отыскать иней на старых металлических бочках из-под солярки, разбросанных тут и там по степи. Вы уже забыли, что недавно снимали рубашку, вы торопливо одеваете ватник или кутаетесь в шинель. Круглым куском теста восходит громадная луна, и в её ртутно-люминисцентном свете становится отчетливо виден пар вашего дыхания. Вы опять ёжитесь и направляете свой взор на родную цитадель, из трубы которой также валит пар, отчетливо выделяясь на потемневшем горизонте кудлатой белой бородой гигантского Деда Мороза. Это горячее дыхание образуется после катализного пережога и выброса внутреннего воздуха — единственное, что разнообразит унылую пыльную серость пустынных сумерек. Наконец диссонансом к монотонному пейзажу и словно с пожеланиями доброй ночи, в холодной, но все же южной темноте, зажигает свои квадратные жёлтые огни Лобок.
— Лобок (Глава 3)
Когда его строили, то назывался он ЛК-3 — прозванный третьим или главным ЛабКа, чтобы отличать от уже существующих ЛК-2 и ЛК-1. Ну какой нормальный человек будет так говорить? ЛабКа — это лабораторный корпус, а ЭлКа — это тоже лабораторный корпус. Корпус ЛК-2 когда-то тоже был главным лабораторным, но потом стал мал, и рядом построили другой, но старое название сохранилось — его по-прежнему называли Элкой. А новый ЛабКа быстро перекрестили в Лобок. К такой трансформации приложили руку выпускники Военно-Медицинской Академии, в Лобке их много водилось. В ВМА тоже было похожее здание — УЛК, или Учебно-Лабораторный Корпус, вместилище кафедр микробиологии, эпидемиологии и военной гигиены, которое также обзывалось Лобком. Вот из-за подобного тематического родства и перенеслась ностальгия по Ленинграду на Чёрные Земли. Старпёрам-полковникам такое понравилось, и они комплекс маленьких старых зданий ЛК-1, соединявшихся с громадиной ЛК-2, прозвали Элкин Лобок, видимо с ностальгией по молодости, когда были Берия и Сталин, плюс некие эллочки рядом с молодыми тогда лейтенантами, а также малюсенькие трёхэтажные лаборатории, вместо нынешних монстров. Эллочки давно развелись и убежали на Большую Землю, а те первые здания сохранились, но там сейчас какая-то подсобка, мастерские и виварии.
Итого в центре стоял Лобок, рядом Элка, соединенная с Лобком подземным переходом, а с фланга к ней
