электронными, как всунешь туда ключ, так примитивный компьютер-бегемот в 7-м Отделе фиксирует, что мол такой-то во столько-то вошел туда-то. А если двери не открылись, значит такой-то за каким-то пытался войти куда ему не положено. Потом вызывают и спрашивают, за каким? Ну и на этажах стояли вахтенные контролеры — прапорщики с пистолетами да солдаты с автоматами, которые просто смотрели твой обычный пропуск, книжечку-разворотку с фотографией и печатями допуска. По началу такой контроль создавал ощущение значимости собственного дела, однако за месяц это приедалось, и мы на все эти меры смотрели как на некую дурь, не только мешающую нормально работать, но и как на неизбежную необходимость вроде снега зимой.
Была б моя воля, то я бы Лобок построил между Адлером и Сочи. Но его построили на самых гадких землях Советского Союза. Может вечная мерзлота и хуже нашей глины, но там холодно, и это плохо для особоопасных микробов и ядов — при низкой температуре они долго сохраняются, а вот под казахстанским солнцем совсем наоборот, быстро распадаются. Приходится нам тащить службу не в курортной зоне у синего Чёрного Моря, а в закрытой зоне на белых Чёрных Землях. Нас тут много, и все мы чем-то схожи. О себе я рассказывать не буду — рассказывать особо нечего, да и судьба заурядного кэ-эм-бэ-эна, кандидата медико-биологических наук, не интересна в силу своей типичности. У меня много друзей, и жизнь некоторых поинтересней моей будет. Взять хотя бы Фила. До последнего времени он был обладателем такой же банальной судьбы, как и моя, разве что жена его работала в Лобке, как и он сам. Мне легче, у меня жены не было, а значит и личной драмы быть не может. А у него была, вот и вышла драма. Вот уже какой вечер подряд мы выезжаем на моём чахленьком «Юпитере» на берег Лысого Лимана и сидим там бесцельно. Точнее у меня цель есть — я хочу чуть-чуть помочь Филу, а главное послушать его рассказ. Я люблю слушать чужие рассказы, не только Филовы, а любого, кто готов мне их рассказать. Я слушаю, а потом плюю на ведомственные инструкции — я их в тайне записываю в свой дневник. Дневники вести строжайше запрещено, всё что касается научной деятельности необходимо фиксировать в прошитых рабочих журналах, а потом отражать в квартальных и годовых отчетах под грифом соответствующей секретности. В моих дневниках ежедневной работы мало — это копилка интересных моментов из людских судеб трудяг ЛК, наших моментов из нашей жизни.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ: КУРСАНТЫ-МЕДИКИ
— Во солдаты (Глава 4)
В школе Феликс Феликсович Рутковский считался очень прилежным учеником. Он всегда исправно делал уроки, получал пятёрки, участвовал в разных умных олимпиадах городского уровня и не совершал плохих поступков. К десятому классу перед ним стал вопрос «куда дальше?» Мать Феликса на этот вопрос отвечала весьма демократично — куда хочешь, а лучше у отца спроси.
Отца Феликса звали Шапкин. Вообще-то Шапкин был родным Феликсу и официально его звали Феликс Войцехович Рутковский, но так как он был хорошим подпольным скорняком, шившим отличные меховые шапки, то народ и окрестил его Шапкиным. Шапкин работал сторожем с окладом в семдесят рублей, но имел большой дом на окраине Железноводска и машину «Волга», что тогда считалось круто. А все это благодаря шкуркам, из которых он эти шапки шил. Шкурки скупались по всему Союзу, где только Шапкин умудрялся их достать. Иногда нужного материала не хватало, и тогда Шапкин скупал то, что что приносили ему местные «поставщики» — охотники-любители, охотники-браконьеры, алкаши и цыгане. Лиса, ондатра и куница были наиболее прибыльными, затем шли волки, шакалы и енотовидные собаки, давным-давно акклиматизированные на Кавказе и наплодившиеся там в достаточных для промысла количествах. А когда не было енотовидных, то в Шапкино дело вовсю шли обычные псы, точнее их наружная часть. Вот и в этот день Шапкин стоял во дворе и увлеченно мездрил шкуру очередного бобика. Мездрить значит специальным ножем сдирать плёнки с внутренней части шкуры, самая трудоёмкая процедура перед дублением. Феликс сунул босые ноги в разиновые калоши, накинул фуфайку на голое тело и подошел к отцу:
— Па-ап!
— А вылез из-под своих уроков. Помог бы мне лучше, вон сколько материала просолено на выделку.
— Потом, пап. Скажи мне лучше, куда мне после школы податься?
— Как куда? В Армию. Отсужишь, вернёшься, мы с тобой такое дело развернём — в золоте купаться будем! Научу тебя закройке, а сам займусь исключительно скупкой. На пошив возьмём втихую пару человек, подкладки будем перекупать прям с завода, чтобы не возиться и чтоб с этикеткой были. А потом вози шапки по комкам и собирай денежку. У меня на каждый коммерческий магазин уже подстава есть — комар носа не подточит. Понял? Вот о другом и не мечтай!
А Феликс мечтал. Недавно он беседовал со своей химичкой, классным руководителем, та ему прямо сказала — у тебя биология, химия и физика лучше всего идут, вот и путь тебе в медицинский институт, там эти предметы на вступительных экзаменах, а сочинение уж как-нибудь напишешь. Об этом разговоре сын и поведал отцу, на что батя ответил, что Феликс дурак, так как убить шесть лет, а потом начать жизнь с девяносто рэ в месяц могут только дураки. И ещё добавил — попрёшься в институт, живи сам, денег на твою дурь я не дам. Феликс сильно опечалился ибо знал, что выжить на одну стипуху очень тяжело. Но тут подвернулся школьный «воевода», военрук и преподаватель НВП, Василий Пантелеевич. НВП, это начальная военная подготовка, обязательный предмет в советской школе. Так вот на этом самом НВП Пантелеич всех пацанов агитировал идти в военные училища, мол забот никаких, армия кормит, поит, одевает, а потом даёт сразу две зарплаты — одну за звание, а другую за должность. Звучало заманчиво. Но как быть с медициной? Оказалось и это не проблема — в Ленинграде-городе есть некая Военно-Медицинская Академия, где всё также, только на военврачей учат. Конкурс туда правда был большой, тогда более двадцати человек на место, но экзамены на месяц раньше, чем в институтах. Пролетел — забирай документы и поступай по новой на гражданке.
Угроза отца показалось не такой уж страшной, и подростковый нонконформизм победил семейные устои — на следующий день Феликс сидел в Военкомате и под диктовку писал заявление. Было их там человек двадцать, заявление было стандартным и одинаковым для всех, различались только названия учебных заведений. Жизнь показалась Феликсу лучезарной и удивительной. Он закрыл глаза, и перед ним предстала чёрная «Волга» с личным водителем, генральский погон и широкий лампас, папаха и ордена. А ещё почет и уважение, соответствующие его военному и научному статусу — генерал-академик. Юношеский максимализм набирал обороты.
Однако с «войной» неожиданно возникло одно осложнение — Феликс был частичным дальтоником, что полностью срезало его шансы стать офицером. За предложенную взятку в размере четвертного врач- офтальмолог на военкоматской медкомиссии не стала заносить этот факт в официальный документ, но честно предупредила, что всё равно Феликсу это не поможет — в военных училищах свои медкомиссии. Феликс страшно расстроился. Он до вечера торчал у ворот военкомата, поджидая эту врачиху в надежде на какой-нибудь совет или лекарство. Наконец она вышла. Феликс отдал ей положенные 25 рублей и спросил коронное «что делать?». Ничего, даже лёгкий дальтонизм, или частичная цветовая слепота, не лечится. Единственный совет — найти «своего» глазника, который проверит его по каждой странице таблиц Рабкина. Феликс должен заучить страницы, где он не может различать нарисованные разноцветным горошком цифры и фигуры. Это единственный шанс обмануть офтальмолога.
«Своих» глазников не было. Были только «общественные» в городской поликлинике. Брать талончик и вваливаться под своей фамилией Феликсу показалось рискованным — вдруг глазник окажется гнилым и стуканет его в Военкомат? Дома Феликс взял свою новую шапку — шапка ни разу не одёвана, сделана из серебристой норки и стоила по советским понятиям бешенных денег. На дворе зацветала акация и шапки давно уже не носили. Но другой взятки у Феликса не нашлось. Аккуратно завернув шапку в белую бумагу, он отправился в поликлинику. В регистратуре ему сообщили, что работают только два офтальмолога — Семёнова и Шафран. К Семёновой запись на завтра, а к Шафран запись только на послезавтра, так как на сегодня к ним талончиков уже нет. А как зовут доктора Шафран? Как?! Сара Абрамовна! Да, плохо что женщина (шапка мужская), а национальность то, что надо. Значит кабинет номер пять, и она сегодня до шести. С евреями договариваться легче, это Феликс знал со слов отца.
Доктор Шафран пользовалась заслуженным авторитетом, как единственный оперирующий офтальмолог в городе. Народу перед её кабинетом было полно, и народу стараждущего — у половины на глазах висели белые квадратики, подушечки из марли. Феликс тихо сел в уголке и стал дожидаться конца рабочего дня. В шесть кончились очередники, но пошли «личные больные», уже без талончиков, зато с коробками конфет.
