власть. Говорил же Скудин-старший о кобеле, устремившемся по любовным делам, что пёс «в своём праве»…
Хоть и говорят, добрым нойдой был Риз, а вот умирать забрался на самую что ни есть кудыкину гору. (Если подумать, кстати, — потому, может, и забрался.) Веня с Альбертом уже готовы были спрятать мужское самолюбие в карман и начать жаловаться вслух, когда наконец между двумя косматыми вараками открылось устье мрачной неприветливой долины. Она называлась Холодное. И вела к подножию Горы Мёртвых.
— Засаду устраивать — лучше места не выберешь, — Боря Капустин покачал головой, улыбчивое лицо сделалось суровым и серьёзным. — Готовая западня!
Действительно, каменный мешок. Мрачное, дышащее древними поверьями место. Вокруг только молчаливые хребты гор — и не правдоподобная тишина. Незаходящее солнце струит медленно льющийся свет. В небе дымка, и свет отбрасывает расплывчатые, нерезкие тени. Колдовское безмолвие лишает слуха, настраивает на мистический лад. В звенящем молчании можно расслышать голоса гор, хранящих вечные тайны. На дне долины, у подножия отвесных утёсов, покоятся тёмные зеркала-озёра с величаво плавающими льдинами, похожими на лебедей… А может, не врут лопарские сказки и где-то совсем рядом помещается вход в Страну Мёртвых, куда, как известно, в старину люди ходили пешком?..
— Брось, Боря, — усмехнулся Скудин. — Кому мы на фиг нужны. — Пожал плечами и первым двинулся вдоль русла бойкого ручья, приглушённо звеневшего между камней. — Всё тебе Сьерра-Леоне мерещится.
— О-о… — отозвался Капустин. Ему сразу вспомнился непроходимый буш и засевшие в нём так называемые повстанцы. Борцы за свободу, как именовали их какие-то правозащитники. Оно понятно, правозащитники никогда живьём не встречали сьерра-леонских людоедов, обкурившихся местной разновидности гашиша, и вооружённых автоматами Калашникова с прикладами, отпиленными для красоты… Короче, Борис сразу успокоился, уже другими глазами посмотрел на окружающий ландшафт.
— А вроде и ничего, — сказал он. — Только мрачновато немножко. Как-то не тянет рыбку половить…
— А я ловил, — отозвался Скудин, не оборачиваясь. — В детстве. Дурак был, ничего не боялся.
Не скоро, но всё же они дошли до подножия Горы Мёртвых, поднялись по скалистому, заросшему цепким кустарником склону. Камень, в который превратился нойда Риз, был огромен, не меньше лопарской вежи размерами, а весил, понятно, многие тонны. И растительность вокруг него была очень странная. Можно подумать, не Заполярный Север, а прямо-таки Дальний Восток — какие-то гигантские лопухи, мох нежно- розового цвета, могучая, словно бамбук, коленчатая трава в полтора-два человеческих роста… Траву оплетали шипастые, очень длинные лозы.
Ветра не было, и тишина, стоявшая в зарослях, буквально резала уши. Даже комары молча пикировали на пришельцев… Древняя Самиедна[121] не собиралась открывать свои секреты кому попало и за просто так.
— Если верить знающим людям, сеиды летают… — Скудин, словно здороваясь с хорошим знакомым, погладил шершавый бок камня, потом поднялся на цыпочки и нащупал рукой гладкий, будто оплавленный маленький кратер:
— Говорят, вот сюда во время грозы всякий раз удаляют молнии. Они напитывают дух шамана небывалой силой…
— Иван Степанович, — почему-то понизив голос, обратился к Скудину Альберт, — а вы сами… верите?
Кудеяр пожал плечами:
— Где-то я вычитал, что если рассматривать радугу только как преломление света в дождевых каплях, жить будет скучно… Поэтому скажем так: верю частично. По принципу — сказка ложь, да в ней намёк.
Если бы его спросили, он мог бы рассказать, как в разное время и в разных странах, не только в России, видывал кое-что, чему по ортодоксальной науке отнюдь не полагалось существовать. Но его не спрашивали, а сам он был не словоохотлив.
— Не знаю, как поживает дух нойды, а вот камень фонит, и прилично! — Веня Крайчик разложил приборы, принялся щёлкать тумблерами. — Не Чернобыль, конечно… но радиационный фон заметно повышен, поэтому, может, и растительность мутирует… — Он кивнул на могучий, разлапистый лопух, украшенный двухцветными, словно шашечки такси, подпалинами. — Вот ведь какой красавец!
— И геоаномалия очень сильная, — вскоре констатировал Альберт, деловито обошедший вокруг сеида с рамками в руках. — Сплошные энергопотоки с высокой напряженностью полей! — Он взялся за гравиметр, и в его голосе послышалось изумление, смешанное с испугом. — Венька, глянь! Ни хрена ж себе! Камешек был ещё тот. Около него нагло нарушались законы гравитации. С северной стороны вес предмета уменьшался, с южной наоборот, увеличивался… Очередная чертовщина?
— А завтра, — предположил Веня, — этот Репт-Кедги решит на нас обидеться и вообще снимется да улетит… — Он выпрямился и, повторяя движение Скудина, почтительно погладил валун. — Ты уж не улетай, пожалуйста. Хорошо?
— Жрать что-то хотца, командир… — Боря Капустин, быстро уставший от общества занятых своим делом учёных, закурил и глянул вопросительно на Скудина:
— Может, перекусим?
— Ты зелье-то диавольское загаси да окурок в карман спрячь. — Скудин, впрочем не шутил, и Борис мгновенно послушался, отметив про себя, что с лица Кудеяра не сходило выражение готовности к действию. — И перекусывать здесь, Боря, не будем. У меня такое чувство, будто нас здесь кто-то держит на мушке. Давайте-ка сваливать…
Он повернулся к впавшим в исследовательский транс Вене с Альбертом, махнул рукой:
— Эй, руссо туристе! Цигель, цигель, айлюлю потом!
На прощание сделали несколько снимков (цифровой камерой, чтобы не связываться с проявкой- промывкой-печатью, а сразу посмотреть на компьютере результат), по очереди запечатлелись на фоне огромного камня, гигантских лопухов и трёхметровой осоки. Экзотика! Ни в какой Шарм-эль-Шейх ехать не надо…
В лагерь возвратились только к ужину — усталые, но на сей раз относительно довольные. Веня и
