был случай… «Т-семьдесят второй» в выгребную яму заехал. И сел. По самый водительский люк. За моё-моё — гусеницами скребёт, ни туды, ни сюды, тащить надо… Поздняя осень, дерьмо на грани замерзания… а буксирные крюки, между прочим, приварены к нижнему скосу брони… И как на грех — ни одного защитного костюма. Так что у нас здесь точно неплохо…
— А я, ребята, вот о чем думаю. — Кольцов глубокомысленно выпростал здоровую руку из жижи и стал чем-то похож на философа античности. А что? Такой же голый, только не в бочке, а в яме, и вся-то разница. — Взять, к примеру, наш Ленинград. Четыре с лишним миллиона народу, и все ведь, пардон, писают-какают! Допустим, по килограмму за сутки… — Никто не возразил ему: смуглозадый страж только что вылил на них существенно больше. — Не меньше четырёх тыщ тонн получается, — продолжал Кольцов. — Шестьдесят вагонов дерьма, эшелон целый. Ежедневно. А учесть всяких приезжих, туристов, транзитников… кошек с собаками… Не колыбель революций, а сплошное говно!
Бытие определяет сознание: когда сидишь по уши в дерьме, то и разговоры начинаются такие… фекальные.
— Да… оригинальный подход… — Скудин усмехнулся и с новым интересом взглянул на Кольцова. — Не разгляжу что-то ваших погон, Пал Андреич, но излагаете прямо по-генеральски… Да не прячьте вы плечо от мух! Пусть яйца отложат. Опарыши хоть некрозную ткань выжрут, когда гноиться начнёт. Первое дело против гангрены…
— Думаю, — воистину философски отозвался Кольцов, — у меня и без опарышей до гангрены ни в коем случае не дойдёт…
— Утешает, — вздохнул Борька. — Только на то и надежда.
Так они просидели весь день — неторопливые разговоры^ тёплая жижа, вонь, которая сперва сводила с ума, а потом перестала чувствоваться… жалящие рои насекомых. Вечером, когда догорали быстрые сумерки, наверху послышались крики, решётка издала душераздирающий скрежет, и в яму столкнули негра. Огромного, двухметрового, — тот же капитан Скудин, только чернокожий. Уровень дерьма сразу ощутимо повысился.
— How do you do, gentlemen?[40] — шумно отплюнулся новоприбывший. И как ни в чем не бывало раздвинул в улыбке опухшие от побоев баклажановые губы:
— Ду ю спик инглиш? Парле ву франсе? Шпрехен зи дойч? По-рюсски х…чим?
Поперёк лба у него шёл длинный прямой шрам, левое ухо наполовину отсутствовало, а глаза — при вполне африканских чертах — оказались неожиданно серые. В целом парень держался с куражом отъявленного солдата удачи.
— О, нашего полку прибыло, — обрадовавшись, Кольцов придвинулся ближе и бодро кивнул:
— Вам крупно повезло, мой темнокожий брат, мы здесь как раз русские.
Его рана была уже в том состоянии, от которого гражданский медик неминуемо рухнул бы в обморок.
— Я предполагайт, вы не есть расист или педераст, — негр тоже обрадовался и ещё круче вывернул разбитые губы:
— Я есть преподобный Джон Смит. Смирный служитель Беговой мамы…
А сам спрятался по шею в дерьмо, укрывая от нескромных взглядов татуировку «тюленей» — элитной разведывательно-диверсионной группы ВМС США.
— Мир вам, преподобный… — Скудин сделал вид, что перекрестился, и остальные дружно зашипели на него, ибо от движения по поверхности жижи пошла волна. — Неисповедимы пути Господни, мы здесь тоже все братья во Христе… из православной миссии спасения. В скорби, в тщании, с верой в сердцах… Да, и на правах старожила позвольте предостеречь вас от желания помочиться: здесь обитает волосковый червь, который может забраться внутрь и выгрызть мужское естество…
Это последнее он произнёс по-английски. Шутки в сторону — червь действительно обитал.
— Пускай выгрызайт, — негр вздохнул, глаза налились тревогой, но ненадолго:
— Плевайт! Жёлтый Жемчужин всё равно откарнайт. О-о, грязный бледиш…
— Кто?.. — Скудин вздрогнул и переглянулся с Кольцовым. Тот зябко поёжился, помрачнел и спросил американца:
— 'Мисс Белые Шорты'?..
— Да, да. Я же говорью, грязный бледиш… — Джон Смит хмуро кивнул, насупившись, заскрёб себя пятернёй:
— Насрайт, пусть лучше червь…
Имя Жёлтой Жемчужины было известно всей Бирме. Племянница и правая рука всесильного Кхуна Са, она была прекрасна, как утренняя заря, любвеобильна, как самка гамадрила, и жестока, как сытая кошка. В её распоряжении был батальон головорезов, современнейшие виды оружия и личный вертолет «Скорпион», которым она управляла с бесстрашием камикадзе. Как говорили, одно время она состояла шлюхой в притоне, откуда и вынесла садистскую ненависть ко всем на свете мужчинам. По слухам, любила самолично кастрировать пленных. Настроение в яме сразу упало — было похоже, проверять справедливость этих слухов им придётся на собственной шкуре…
На следующий день невидимое в тумане солнце стояло уже высоко, когда решётка снова приподнялась. На сей раз в яму опустили лестницу, железную, донельзя ржавую, похожую на судовой штормтрап. Затем на краю возник человек с израильским автоматом «Узи». Он недобро улыбнулся и выпустил короткую очередь. Пока что — в дерьмо.
— Get out, you bastards! Understood?[41]
