Гаджи слушал очень внимательно.
- Условия в лагере были ужасными, - продолжал ветеран. - Побои, карцер, расстрелы. Но люди держались, - ветеран жестикулировал одной рукой, другая была неподвижна: протез. - Только презренные отщепенцы пошли в услужение к гитлеровцам. Но таких оказались единицы, После войны некоторые из них испытали на себе кару за предательство, а кое-кто убежал со своими хозяевами - так и доживают свой век, прислуживая и пресмыкаясь...
Гаджи перевел взгляд.
По другую сторону скамеек собралась молодежь. И опять, как только Гаджи пытался рассмотреть лица ребят, они расплывались, а в 'фокусе' оставались только фигуры, рубашки, брюки.
- Пойдем дальше? - спросила девушка-гид. Ей показалось, что выступление ветерана не очень интересует туристов. Она была совсем молоденькой, очень смешливой. И когда увидела, как задумчив Гаджи, взяла его под руку:
- Грустить не годится. По дому соскучились?.. Пойдемте кататься на чертовом колесе.
- На чертовом? - переспросил Гаджи. - Если на чертовом - хоть всю жизнь. Конечно, если кому-то это принесет радость.
И они заспешили вслед группе.
78
Город сверкал миллионами огней. Они описывали дугу вдоль берега, поднимались вверх. Самые последние перекликались со звездами. И нельзя было определить, где кончаются дома и начинается небо.
С моря дул ветер.
Скамейки пустовали. Ветер раскладывал на них опадающие листья. Вон на той аллее он впервые сказал Тамаре:
- А ты мне нужна. Понимаешь, нужна. Я без тебя не могу.
И поцеловал, будто клюнул, не то в лоб, не то в щеку.
79
...Гаджи увидел дом, стоящий в глубине улицы, за оградой. Темно-красная табличка: 'Районный комитет ЛКСМАз'.
Здесь его принимали в комсомол.
Было очень торжественно и парадно.
Потом, вывалившись на улицу, они шли по мостовой и пели:
Если завтра война,
Если завтра в поход,
Если темная сила нагрянет,
Как один человек
Весь советский народ
За свободную Родину встанет...
80
Он шел медленно.
Площадь перед памятником Неизвестному солдату. Вечный огонь пел гимн торжеству жизни.
Гаджи смотрел на дома, что недавно выросли здесь. На брусчатку, квадраты которой сужались вдали, растворяясь в сумраке ночи. На Вечный огонь, трепещущий и рождающий трепещущие тени.
Он стоял неподвижно, не поворачивая головы, чуть-чуть приподняв ее и сжав кулаки.
Он не видел сейчас памятника, а то бы переменил позу.
Он стоял так же, как бронзовый монумент.
Может, в этом не было случайности? Может, скульптор угадал, как должен стоять Герой, придя на эту площадь?
Где-то били куранты.
По брусчатке бухали шаги Гаджи, словно сам он был сделан из того же металла, что и монумент.
Твердый шаг скрадывал и возраст, и тяжесть, взваленную на плечи, и мучительную боль разлуки с Родиной.
Неизвестный солдат смотрел ему вслед, словно салютовал герою-однополчанину.
81
Дождь, нежданный-негаданный, обрушился на город. Стало холодно, промозгло, как всегда осенью.
Ветер рвал листву.
Мрачные бурунчики с белыми гребешками наваливались на набережную, которая была безлюдной, а потому выглядела сиротливо.
Сумерки подчеркивали мрачноватый городской пейзаж. Небо совсем потемнело. И тогда вспыхнули электрические огни, мириадами точек отразившись в мокром асфальте.
Молодой человек, видимо гид, подошел к Гаджи, сидевшему в гостиничном вестибюле.
- Пожалуйста, машина у подъезда.
- Благодарю, - сказал Гаджи.
82
Он вышел из гостиницы. Не надевая шляпы, направился к 'Волге'.
Чтобы лучше рассмотреть пассажира, шофер поправил зеркальце. Потом он долго не попадал ключом в замок зажигания. Лишь спустя минуту машина развернулась и пошла вдоль набережной.
- Здравствуй, Гаджи, - сказал шофер. Голос выдал волнение. - Здравствуй. Машина свернула к тротуару, остановилась. - Садись вперед.
- Сейчас... - Гаджи откинулся на спинку, не в силах шевельнуться. Он ждал этой встречи, надеялся на нее, мечтал о ней. И все же она пришла внезапно.
С трудом вышел из машины, чтобы пересесть на переднее сиденье.
- Здравствуйте, майор Лавров.
- Генерал-майор, товарищ полковник.
- Не знал.
- И не мог. Тебе только сегодня присвоили. И это - сегодня.
Лавров протянул Гаджи кожаную коробочку. На алом бархате лежал орден Красного Знамени.
Они молчали. Потом Гаджи сказал:
- По поводу эс сто четвертого и эс двадцать восьмого. Я считаю...
Лавров перебил:
- Не будем о делах... Как ты?
- Пока вроде в порядке...
Машина шла мимо стройки - за забором была буровая.
- Что здесь? - спросил Гаджи.
- Шахта метро.
Лавров задумался: сказать - не сказать? Он не хотел будить в Гаджи воспоминания и в то же время понимал, что без них Гаджи не может.
Лавров обнял Гаджи.
- Тофик тут на практике работал... Время бежит, через год - инженер. И музыку любит.
Лавров говорил, делая паузы после каждой фразы, наверное, для того, чтобы у Гаджи было время осмысливать их.
- В консерватории его недавно встретил. Гуляет по фойе. Оглянуться не успеешь, станешь дедушкой. Да что я тебе рассказываю, сам увидишь.
Дорога поднялась высоко над морем. Здесь был новый широкий проспект.
- И не пытайся узнать, - сказал Лавров. - Строить начали года четыре назад, не больше. Квартиру твоим дали. Большую.
Дома на проспекте стояли широким фронтом, подравнявшись в шеренгу.
Сотни окон были перед Гаджи, а за каждым своя жизнь.
Ужинали.
Сидели над книгами.
Спорили.
Грустили.
Смеялись.
Смотрели телевизор.
Лавров вел машину тихо, чтобы Гаджи как можно лучше рассмотрел свой город.
83
Совсем близко грянул гром. Словно бешеная, засверкала молния, перерезая все небо.
В ее свете лицо Гаджи казалось грустным. Хоть и знал он, что каждый дом здесь - его дом, каждое окно - его окно, каждая семья - его семья.
