СОЛОВЬЕВ. Вовсе нет! Перелопатил тьму материалов - о реальном человеке, и вот, слегка перетасовав, передаю все это безымянно-анонимному персонажу. Судьба, био, поступки, комплексы, взгляды, раскавыченные цитаты, словечки, интонация - с подлинным верно, но цель, как у Тынянова - дойти до границы документа и продырявить его к чертовой матери. Между прочим, Довлатов близко к Тынянову считал, что художественными средствами можно создать документ. Что я и делаю. Потому герой 'Портрета художника на пороге смерти' и обозначен одной буквой - игра, так сказать, эквивалентами, знакомый незнакомец.
КЛЕПИКОВА. 'О' - потому, что Ося?
СОЛОВЬЕВ. Конечно. Кому надо, поймет, но никакой при этом юридической ответственности. Только художественная, которая выше юридической. Художник создает более точный портрет, чем фотограф. Как у Пикассо - 'Портрет мадемуазель Z.'. Зато окружение - от Солжа до Барыша - поименованы как есть.
КЛЕПИКОВА. То есть как называл их, коверкая, сам Бродский: Борух, Евтух, Солж, Барыш, Лимон, АА, Карлик.
СОЛОВЬЕВ. Меня он иногда называл Вовой, а Довлатов - Вольдемаром или Володищей.
КЛЕПИКОВА. А как Бродский звал Довлатова?
СОЛОВЬЕВ. Как мы с тобой: Сережей. Иногда Сержем. Либо Сергуней. Никогда - Сергеем.
КЛЕПИКОВА. А в 'Портрете художника на пороге смерти' у тебя будет глава про эту парочку?
СОЛОВЬЕВ. Под вопросом.
КЛЕПИКОВА. Какой тут вопрос! Два классика русского зарубежья.
СОЛОВЬЕВ. Почему только зарубежья? Это напоминание тем, кто у нас на географической родине отрицает литературную диаспору. Но я говорю не о литературе, а о жизни. В их отношениях не было равенства. 'Как жаль, что тем, чем стало для меня твое существование, не стало мое существование для тебя' - передадим Осины стихи Сереже и повернем их обратно к автору. Довлатов никогда не воспринимал Бродского ровней. Да тот бы и не позволил, а кто забывался, того ставил на место. Когда при их первой встрече в Нью-Йорке Сережа обратился к Осе на 'ты', Бродский тут же его осадил. В 'Портрете художника на пороге смерти' я пишу об этом подробно и ищу причины тиранства Бродского над Довлатовым. С помощью Фрейда. Вот отличие мемуаристики от прозы: первая занимается верхами, вторая - корешками. В 'Портрете художника на пороге смерти' я доискиваюсь до причин этой напряжки между ними. Чем не сюжет: и взаимное притяжение, и отталкивание, и соперничество, и зависимость с неизбежными унижениями...
КЛЕПИКОВА. ...понятно кого кем.
СОЛОВЬЕВ. Не так буквально. Это с нью-йоркской точки зрения Бродского, Довлатов - маргинал. Несмотря на свои раблезианские габариты. В Питере все было иначе. Довлатов был застрельщиком обструкции Бродского после того, как тот прочел у него на дому 'Шествие'. Такое не забывается. Плюс сherchez la femme. Здесь, в Нью-Йорке, они поменялись местами. Потому Бродский и порекомендовал Сережины рассказы в 'Нью-Йоркер', что уже не считал его соперником. Одновременно зарубил роман Аксенова и огрызался, когда его упрекали в некошерности поступка: 'Имею я право на собственное мнение!'
КЛЕПИКОВА. Как в том анекдоте про веропослушного неудачника, которому Бог в конце концов, не выдержав, выкладывает: 'Ну, не люблю я тебя!'
СОЛОВЬЕВ. Апология волюнтаризма. Что позволено Юпитеру, нельзя быку.
КЛЕПИКОВА. Сережа как-то сказал, что Бродский теперь ему завидует никак не ожидал, что 'Нью- Йоркер' возьмет рекомендованные им рассказы.
СОЛОВЬЕВ. Знал бы - не рекомендовал, да? Не знаю. Покровительствовал только тем, кого считал ниже себя - ровней не выносил.
КЛЕПИКОВА. Ярко выраженное самцовое начало.
СОЛОВЬЕВ. А сам потом отмежевывался от самцовости. Помнишь наш спор, когда он пришел к нам в отель 'Люцерн' в Манхэттене: стоячим писать или не стоячим. 'Стоячий период позади' - его собственная шутка.
КЛЕПИКОВА. А кончил тем, что за пару месяцев до смерти сочинил свой Momentum aere perennius. То есть в его варианте - в отличие от горациево-пушкинского - не памятник крепче меди, а памятник крепче пениса, и не слово тленья избежит, а семя, заброшенное в вечность. Это памятник собственному члену, что очевидно из названия, тем более - из стиха:
А тот камень-кость, гвоздь моей красы
Он скучает по вам с мезозоя, псы,
От него в веках борозда длинней,
Чем у вас с вечной жизнью с кадилом в ней.
СОЛОВЬЕВ. Христианином его не назовешь, несмотря на ежегодные поздравления Иисусу с днем рождения. К каждому Рождеству - по стихотворению. Соцзаказ.
КЛЕПИКОВА. Возвращаясь к теме 'Довлатов-Бродский', - написал же последний о первом памятную статью.
СОЛОВЬЕВ. Предполагалось наоборот: Довлатов - о Бродском.
КЛЕПИКОВА. Если в компьютерах 'Нью-Йорк таймс' лежат пачки заготовленных впрок некрологов живых пока что знаменитостей, кто бросит камень в Сережу за то, что замыслил книгу о Бродском на случай его смерти? А та казалась не за горами. Довлатов был профессионал, следовательно - по ту сторону добра и зла.
СОЛОВЬЕВ. У Сережи и про других коллег были схожие некропредсказания, а те живы до сих пор наперекор им.
КЛЕПИКОВА. О Бродском и говорить нечего - он сам регулярно прощался с жизнью в стихах, прозе и интервью.
СОЛОВЬЕВ. На что были физические основания: сердечник, инфарктник, несколько операций, одна неудачная.
КЛЕПИКОВА. Сереже было что сказать про Бродского: глаз у Довлатова зоркий, память цепкая, перо точное. Это была бы одна из лучших его книг, может быть.
СОЛОВЬЕВ. Судьба распорядилась иначе: Сережа умер первым. Вот Бродский и сочинил о нем - не книгу, а пару вымученных страничек...
КЛЕПИКОВА. ...в которых ухитрился сделать пять фактических ошибок. Написал, к примеру, что 'всю жизнь, сколько его помню, он проходил с одной и той же прической: я не помню его ни длинноволосым, ни бородатым'. На самом деле Сережа только и делал, что менял свою внешность, о чем можно судить по снимкам, - то стригся коротко, то отпускал волосы, то регулярно брился, а то вдруг обрастал буйной растительностью на 'запущенной физиономии', и бородатым мы его видели довольно часто. 'Я был на пару лет старше', - пишет Бродский, хотя разница в год с небольшим.
СОЛОВЬЕВ. Смешно ловить Бродского на ошибках - в его исторических экскурсах их куда больше, что нисколько не умаляет ни 'Письма к Горацию', ни 'Путешествия в Стамбул'. Тем более такие аберрации. Через несколько лет после смерти Пушкина его друзья спорили, какого цвета у него глаза. А Довлатов с Бродским, по словам последнего, 'виделись не так уж часто'.
КЛЕПИКОВА. Та же приблизительность у Бродского в оценках и обобщениях, что и в фактах. Вот он говорит о пиетете, который испытывал Сережа к поэтам, а отсюда уже, что его рассказы написаны как стихотворения - высшая похвала в его устах. Ничего подобного! Это Бродский внушает Довлатову свою иерархию литературы, где поэзия на первом месте, а поэт в роли демиурга. Довлатов никогда так не думал, Бродского не любил ни как человека, ни как поэта, а оторопь испытывал не к поэту, а к литературному боссу, в руках которого бразды правления.
СОЛОВЬЕВ. Не оторопь, а страх. Бродский тиранил Довлатова, беря реванш за былое унижение.
КЛЕПИКОВА. Какое?
СОЛОВЬЕВ. Подробности в 'Портрете художника на пороге смерти'.
А у Сережи скромность паче гордости. Называя себя литературным середнячком, он лукавил. На самом деле знал себе цену. В этом тайна Довлатова. Не принимай все его слова на веру.
КЛЕПИКОВА. Помнишь, мы как-то зашли к Сереже с нашим московским гостем, и тот стал высчитывать шансы Чингиза Айтматова на нобелевку. Вежливый Сережа ввинтился в спор с какой-то кровной, личной обидой.
