СОЛОВЬЕВ. Не боги горшки лепят. Да и столько среди нобелевцев случайных людей. Этой премией замкнут горизонт чуть ли не любого литературного честолюбца в России. Когда Бродский получил нобелевку, вся русская поэзия оделась в траур - от Евтуха с Вознесенкой до Кушнeра с Коржёй.
КЛЕПИКОВА. Поразительно, что даже завистник Найман рассказывает о Нобелевской премии, полученной Бродским, как о личном несчастье, хотя ему-то уж, при его поэтическом ничтожестве, ничего не светило.
СОЛОВЬЕВ. А его проза! Человеку, который пишет о себе 'Я потупился', надо запретить заниматься литературой.
КЛЕПИКОВА. Не согласна. Когда Найман дает полную волю злобе и зависти, то находит отличную литературную форму.
СОЛОВЬЕВ. Касаемо Довлатова: он, конечно, не рассчитывал на нобелевку, но огорчился бы, узнав, что её получил другой русский прозаик.
КЛЕПИКОВА. Нормально. Достичь такого пика популярности, как Довлатов в России, - выше любых премий. Бесконечные переиздания, собрания сочинений, спектакли, фильмы, наконец, книги о Сереже, вплоть до последней воспоминаний его первой жены.
СОЛОВЬЕВ. Забавная книга. Сцена ревности чего стоит! Как кавказский человек, Довлатов палит из двустволки по Асе Пекуровской1.
КЛЕПИКОВА. Если это правда. Сережа рассказывал иначе - как он пытался покончить с собой в её присутствии, а она и ухом не повела.
СОЛОВЬЕВ. Ну, знаешь, такие демонстративные самоубийства...
КЛЕПИКОВА. Любопытная гипотеза, что Сережа не сын своего отца.
СОЛОВЬЕВ. То есть его официальный отец Донат Мечик не является его биологическим отцом?
КЛЕПИКОВА. Еще одна тайна Довлатова.
СОЛОВЬЕВ. О которой он сам не подозревал.
КЛЕПИКОВА. Или подозревал.
СОЛОВЬЕВ. Дежидовизация Довлатова. Такие попытки уже делались. При той всенародной славе, как посмертная у Сережи, лучше бы он был без жидовской примеси. Кой для кого. Не его первого, не его последнего отлучают от еврейства. Пусть будет лицо кавказской национальности.
КЛЕПИКОВА. Не в том дело. Меня всегда поражало, до чего Сережа не похож на Доната. Да и внешность чисто кавказская - без семитских признаков. Вот Ася Пекуровская и озвучила эти подозрения, приведя несколько слухов. Но в целом её книга - реванш у мертвеца.
СОЛОВЬЕВ. Для жен и слуг нет великих людей.
КЛЕПИКОВА. Довлатова отрицают те, кто знал его близко и для кого его нынешняя фантастическая популярность - ножом по сердцу. Даже для тех, кто делает хорошую мину при плохой игре. Когда Валерия Попова спросили, знал ли он, с каким великим писателем был знаком в Питере, он отшутился: 'Нет, это он после смерти так обнаглел'. 'Воспоминания о Довлатове' существуют уже как литературный жанр.
СОЛОВЬЕВ. Если не индустрия!
КЛЕПИКОВА. Как и воспоминания о Бродском. Литературные идолы в качестве пьедестала под памятник самому себе. Пора мемуаристов-реваншистов.
СОЛОВЬЕВ. А тебе не кажется, что любые мемуары по изначальному импульсу - реваншистские? Если бы Осип Эмильевич не оставил жену дожидаться в прихожей, пока сам разговаривал с Мариной Ивановной о поэзии, кто знает были бы написаны Надеждой Яковлевной два её блестящих мемуарных тома, да ещё с привеском?
КЛЕПИКОВА. При чем тут Надежда Яковлевна? У Пекуровской жалкие потуги добрать с помощью воспоминаний то, чем обделила жизнь и что не удалось в литературе.
СОЛОВЬЕВ. Как сказал Парамонов про Сережу, не дает мне покоя покойник. И дабы нейтрализовать, причислил Довлатова к масскультуре. Каков поп, таков и приход. Соответственно - наоборот. Близко к тому, что написал Бондаренко в 'Нашем современнике' о 'плебейской прозе Сергея Довлатова' статья так и называется. Вот цитата: 'В сущности, он и победил, как писатель плебеев'. А кто прозвал его 'трубадуром отточенной банальности'?
КЛЕПИКОВА. Безотносительно к Парамонову и Бондаренко. Это соответствует действительности и Довлатова не умаляет. Шекспир и Диккенс тоже явления масскультуры. Каждый - своего времени.
СОЛОВЬЕВ. И обращение Шекспира к массовой аудитории нисколько не снимало таинственности с его пьес. У Довлатова-писателя есть своя тайна, несмотря на прозрачность, ясность его литературного письма. А вспоминальщики и литературоведы сводят к дважды два четыре. Он идолизирован и превращен в китч.
КЛЕПИКОВА. Вот я и говорю: у нас колоссальная конкуренция.
СОЛОВЬЕВ. Зато мы работаем в четыре руки. Совокупными усилиями справимся.
КЛЕПИКОВА. Довлатовым сейчас удивить читателя невозможно. Разве что дать его вверх ногами. Он и сам писал: 'Пятый год хожу вверх ногами', имея в виду, правда, Америку - по отношению к России.
СОЛОВЬЕВ. Замётано. Ведь это значит, что и в России он ходил вверх ногами - по отношению к Америке. Так и прожил всю жизнь - вверх ногами. Отличное название для книжки: 'Довлатов вверх ногами'. А подзаголовок 'трагедия веселого человека'.
КЛЕПИКОВА. Книга как продолжение твоего фильма 'Мой сосед Сережа Довлатов'? Там видеоряд для россиянина экзотический. Начиная с пролога у Сережиной могилы на еврейском кладбище в Куинсе.
СОЛОВЬЕВ. Представляешь, он видел это кладбище из своей квартиры на шестом этаже. Его могила - в десяти минутах езды от дома.
КЛЕПИКОВА. А потом Сережин кабинет, точнее - уголок, который он вычленил из гостиной и сам превратил в микромузей с фотографиями и рисунками на стене, а в фильме Лена Довлатова ведет зрителей по нему как заправский гид. Что в этом фильме хорошо, так это личная, домашняя интонация. Как тебе удалось её разговорить, да ещё перед камерой!
СОЛОВЬЕВ. Не удалось. Мы ходим вокруг да около. Лена - типичная интровертка. К тому же она за парадный подъезд и против черного входа. Да я сам многое знаю - с её слов, со слов самого Сережи, Гриши Поляка, а уж ему все было доверено, семейный чичисбей - знаю столько подробностей их семейной жизни, но без её разрешения вынужден помалкивать. Увы.
КЛЕПИКОВА. У нас в книге и без того достаточно пикантных деталей, которые Лене Довлатовой не всегда по душе. Помнишь, как она тебя в фильме одергивает, когда тебя заносит. Но главное в фильме - сам Сережа. Редчайшие кадры, снятые Поротовым: Сережа - изустный рассказчик, сказитель, storyteller. Каким мы его и знали, а рассказчик он был блестящий. Из рассказчика и писатель возник. А теперь, благодаря фильму, об этом знают его читатели.
СОЛОВЬЕВ. Точнее - зрители. В том числе те его устные рассказы, которые не успели стать письменными.
КЛЕПИКОВА. А ты не хочешь включить несколько фрагментов из 'Художника на пороге смерти'?
СОЛОВЬЕВ. А что? Мысль. Первая половина книги - мемуары, вторая проза. О Довлатове - под скрещением двух жанров. Наша задача - сделать лучшую книгу о нем. Объемный, разножанровый, парадоксальный образ: сочетание довлатовской меморабилии с беллетризованным, но узнаваемым образом.
КЛЕПИКОВА. Попробуем совместно разгадать тайну Довлатова.
СОЛОВЬЕВ. А если у него не одна?
1
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ
ДОВЛАТОВ НА АВТООТВЕТЧИКЕ
Вернувшись однажды домой и прослушав записи на автоответчике, я нажал не ту кнопку, и комната огласилась голосами мертвецов: мама, мой друг и переводчик Гай Дэниэлс, писатель Эрвинг Хау, который печатал наши с Леной Клепиковой статьи в своем журнале 'Диссент', наш спонсор Харрисон Солсбери, но больше всего оказалось записей с голосом моего соседа Сережи Довлатова минут на двадцать, наверно. Все, что сохранилось, потому что поверх большинства старых записей - новые. Странное такое ощущение, макабр какой-то, что-то потустороннее, словно на машине времени марки 'Автоответчик' перенесся в элизиум, загробный мир.
На фоне большей частью деловых сообщений довлатовские 'мемо' выделялись интонационно и стилистически, были изящными и остроумными. В отличие от писателей, которые идеально укладываются в свои книги, а может, скупятся проявлять себя в иных ипостасях, по-кавказски щедрый Довлатов был
