В первой комнате вскочили перед нами какие-то увечные старики в серых халатах и с тупым изумлением поглядели на нас; в другой, очень большой и светлой комнате с лакированным полом и портретом коммерции советника Савина в великолепной раме мы нашли с десяток кроватей удовлетворительно казенной наружности, со стоящими подле них тоже достаточно убогими старухами с чулками в руках, которые попытались было в свою очередь отдать нам подобающую честь, но я от этой чести успел вовремя ускользнуть. Все это, бог знает почему, было мне до такой степени противно, что я почти выбежал из дома благотворительных заведений и тут только вздохнул свободнее. Того, что я видел и слышал в этот день, было для меня слишком много, и потому, положа руку на сердце, я счел себя в праве пообедать.
Ф[окин] опять окормил меня какими-то рижскими пирогами и, кроме того, угостил меня великолепною коллекциею разного рода гравюр, относящихся до его специальности; коллекциею, состоящею из огромного собрания фресков, орнаментов и множества архитектурных рисунков, скопленных им в продолжение многих лет. После обеда повел он меня в мастерскую, где я наглядным образом мог убедиться в том, что у этого человека бездна вкуса и удивительно разнообразные способности. Я видел несколько моделей иконостасов его собственного сочинения, и особенно понравились мне чрезвычайно простые, но в то же время необыкновенно легкие и художественные изделия по этой части для сельских церквей.
После чаю ушел я домой, то есть на постоялый двор. Только что успел отворить дверь, слышу, - опять за стеной та же история, как и утром, и опять те же вопли; мужики по-прежнему ничего не понимают, помещик по-прежнему орет: 'Ах, губители! Уморили… А? Ах, губители!..'
За стеной происходит так называемое добровольное соглашение. Помещик старается, как слышно, во что бы то ни стало растолковать мужикам необходимость выкупа и для этого решился прибегнуть даже к наглядному способу, каким учат детей арифметике.
- Антон! - кричит измученный и уже отчасти охрипший помещик, - Антон! Поди сюда! Сюда, ближе к столу. Да чего ты, братец, боишься?
Слышен скрип мужичьих сапогов.
- Давай сюда руки! Что ж ты? Давай же! Я ведь не откушу. Где твоя шапка?
Мужичий голос говорит шепотом:
- Матвей! Давай свою! Вот, Лександра Васильич эта шапочка будет превосходнее. Извольте получить.
- Все равно. Ну, да хорошо. Давай ее сюда. Теперь, Антон, держи эту шапку крепче.
Мужик вздыхает.
- Представь себе, что эта шапка - земля! - понял?
- Тэкс-с.
- Эта шапка - моя земля, и я тебе эту землю отдал в пользование. Понял?
- Слушаю-с.
- Нет, не так. Постой! я возьму шапку. Представь, что тебе нужна земля, то есть эта шапка! Ведь она тебе нужна?
- Чего-с?
- Дурак! Я тебя спрашиваю: нужна тебе шапка или нет? Можешь ты без нее обойтись?
- Слушаю-с.
- Ах, разбойник! Да ведь я тебе ничего не приказываю, глупый ты человек! Я тебя спрашиваю: чья это шапка?
- Матюшкина.
- Ну, хорошо. Ну, положим, что матюшкина, но ты представь себе, что эта шапка моя.
- Это как вам будет угодно.
- Дура-черт! Мне ничего не угодно. Я тебе говорю, представь только.
- Я приставлю-с.
- Ну, теперь бери у меня шапку. Ну, бери, бери! Ничего, ничего, не бойся! бери! что ж ты?
Мужик не отвечает.
- Что ж ты не берешь?
Молчание.
- Губитель ты мой! Я тебя спрашиваю: что ж ты не берешь? А? А? А?
- Да коли ежели милость ваша будет…
- Фу, ты, господи! Ах, разбойники! Уморили! Ничего, ничего не понимают! - завопил опять помещик и начал ходить по комнате.
Несколько минут продолжалось молчание, наконец один из мужиков спросил:
- Лександра Васильич!
- Ну, что тебе?
- Позвольте выйти на двор!
- Зачем?
- Оченно взопрели.
- Ступай.
Немного погодя попросился и другой. Я отворил немного дверь в сени и стал слушать.
- Ну как же теперь это дело понять? - шепотом спрашивал один у другого.
- Известно, жилит. Прямо, то есть, сказать не может, потому воли ему теперь такой нет; ну, он, братец мой, и хочет, значит, чтобы, то есть, обманом. Слышал про шапки-то?..
- Да. Что такое? Не пойму я никак, что это он про шапки-то?
- Эво-ся! Рожна ли тут не понять? Вот сейчас отберу, говорит, у вас шапки и до тех пор не отдам, поколе, то есть, не будете согласны.
- Ишь ты ведь, черт! Да. А я так думал, что это он пример только делает. Ах, волки тя ешь! Матюшкина-то шапка, значит, аминь. Новая… Ну, хорошо, парень, я свою не дал! Ровно мне кто в уши шептал: 'Не давай, мол, пути не будет!' А твоя здесь?
- Вот она!
- Так что ж ты? Давай убежим! Я теперь так запалю: на лошади не догнать.
- Ой ли?
- Да ей-богу!
- Валяй!..
- Что вы там долго прохлаждаетесь? - отворив дверь, закричал вдруг помещик.
Мужики вошли в комнату, и опять начались разговоры в том же роде. Я слушал, слушал и наконец заснул.
1 Анафема - здесь: брань, проклятие.
2 Гергей Артур (1818-1916) - командующий армией во время венгерской революции 1848-1849.
3 Имена эти вымышленные. (Примеч. В.А. Слепцова.)
4 '…подлинная грамата Дмитрия Донского'. - О 'подлинности' грамоты В.А. Слепцов говорит иронически. Ведь краска алицарин (ализарин), которой написана эта осташковская грамота, стала применяться только в XIX веке.
5 Нумизматика - наука, изучающая историю монет и их чеканки.
ПИСЬМО ПЯТОЕ
После всех моих бесплодных хождений по разного рода присутственным местам и прочим общественным
