баловать!
- Это что у тебя? А? - спросил вдруг хозяин у своего сына, вытаскивая у него из-под жилетки какую-то тесемку.
- Пошел, вели матери пришить. Ишь болван! Так это все делает мышионально, - и хозяин хлопнул сына по затылку, желая этим, вероятно, показать Ивану Иванычу свое усердие.
Надоело мне сидеть, и я стал опять бродить по комнатам. В это время вошел старый заштатный причетник1.
- А, Иван Матвеич!2 - весело закричал ему Иван Иваныч. - Садитесь сюда! Что я вам скажу.
Причетник недоверчиво поглядел на Ивана Иваныча.
- Что вы? Подойдите! Не бойтесь!
Причетник подошел и нагнулся. Иван Иваныч сказал ему что-то, на ухо, отчего тот очень рассердился, замахал руками и ушел в залу, ворча что-то себе под нос.
- Ну-ка, дава-кась я… - вдруг воскликнул было игравший в карты старик, но, заметив, что я стою сзади его, кашлянул и замолчал.
Наконец в зале поставили большой стол и подали ужин. Игравшие рассчитывались и шумели. Потом все пошли к водке. хозяин оживился и стал ежеминутно бегать в кухню. Хозяйка, красная и захлопотавшаяся до поту лица, выглядывала из двери и вполголоса кричала сыну, несшему блюдо:
- Смотри не пролей.
У комода один из гостей, тот самый, на которого указывал мне Иван Иваныч, взял меня за руку, отвел в угол и таинственно сказал:
- Вы будьте осторожны с тем господином, с которым вы пришли.
- Почему же?
- Да так уж. Поверьте.
Иван Иваныч между тем опять уж успел рассердить Ивана Матвеича, так что он стал плеваться и ушел от него в кухню.
Начался ужин. Дамы взяли тарелки и уселись в гостиной, а мы остались в зале, одни мужчины. Во время ужина, впрочем, не случилось ничего особенного; только подразнили немного Ивана Матвеича, напомнив ему о каком-то шесте. Хозяин все хлопотал, потчевал и давал сыну подзатыльники, чтобы он скорее ходил.
- И чудак этот у нас Иван Матвеич, - говорил мне смеясь Иван Иваныч. - Что только с ним делают! Вы спросите его: как ему сажи в рукавицы насыпали, поглядите, как разозлится.
Но я не решился спрашивать его об этом, тем более что старик вдруг захмелел и начал ругаться.
- Что ж, еще рюмочку? - спросил меня хозяин.
- Нет-с, благодарю.
- Да вы так, мышионально.
- Не могу.
- Ну, принуждать не смею.
- Давай я выпью. Принужу себя и выпью, - покачиваясь и махая руками, говорил Иван Матвеич; потянулся к рюмке и разлил вино.
- Ха, ха, ха! - покатились гости.
После ужина сейчас же все стали расходиться, и я ушел.
У ворот постоялого двора встретил меня Нил Алексеич, пропадавший без вести несколько суток сряду и только что вернувшийся из продолжительного странствия по кабакам, а потому необыкновенно услужливый, но в то же время грустный и прикидывающийся казанскою сиротою. Он сейчас же объяснил, что дожидался меня и нарочно не ложился спать по этому случаю; побежал со свечою отпирать дверь, бросился снимать с меня пальто и вообще употреблять все зависящие от него средства, чтобы мне понравиться. Я очень хорошо понимал, что эта услужливость означает только, что у Нила Алексеича от пьянства болит голова, и следовательно, нужно опохмелиться; я и дал ему на шкалик. Так как было еще рано, то я и сказал ему, чтобы он, опохмелившись, зашел ко мне на минуту. Взял было я книгу, начал читать; входит Нил Алексеич, уже веселый, и вытянулся у дверей.
- Пришел-с.
- Вот что: возьмите-ка вы мои сапоги; да еще я хотел спросить вас об одном деле.
- Слушаю-с.
- Видите ли: собираюсь я ехать на этой неделе, так нельзя ли мне заранее подыскать попутчика до Волочка?
- Это можно-с.
- Так устройте это, пожайлуста, да разбудите меня завтра пораньше.
- Слушаю-с.
Я замолчал. Нил Алексеич постоял-постоял и вдруг сказал:
- Ваше благородие!
- Что?
- Осмелюсь вам доложить, это пустое дело - попутчики.
- Как пустое дело?
- Да уж… Так как мы здесь, можно сказать, вот с этаких лет при этом деле, довольно хорошо понимаем, что к чему.
- Нет, уж вы пожалуйста…
- Нет, позвольте-с. Это как вам угодно, ну, только я так рассуждаю, что вам это нейдет, совсем нейдет, чтобы с попутчиками ехать. А вот как ежели сейчас приказать тройку-тарантас, ямщика подрядить до места; по крайней мере спокой. Чудесное дело-с. А между прочим, как угодно.
- Ну, да мы об этом после поговорим. Скажите-ка вы мне лучше вот что: где здесь у вас продаются осташи?3
- Осташи-с? В лавке-с.
- Да ведь у вас здесь их в каждом доме делают. Так нельзя ли на дому у мастера купить? Ведь это будет дешевле.
- Это справедливо. На дому совершенно дешевле. Ну, только не продадут-с. А вам много ли требуется?
- Одну пару.
- Не продадут-с. Изволите говорить, осташи. Осташи вам нейдут-с. Как вам угодно. А вот у нас такие мастера есть, особенные, которые вытяжные сапоги могут сделать. На городничего и на прочих господ тоже потрафляют. Но осташи, конечно, только теперь, как я понимаю, совсем, можно сказать, не к лицу.
- Нет, это я не для себя. А почему же вы говорите, что на дому не продадут? Кто же может мне запретить, если я сам купил товар, сам сшил?
- Это невозможно-с. Хозяин запретит.
- Какой хозяин?
- Как какой? Хозяин, то есть вот хоть бы я, к примеру, завел мастерство, ну я шить могу и на дому, а товар у меня хозяйский и должен я представить работу хозяину. Ваше благородие! Осмелюсь вас обеспокоить, - одолжите покурить!
- Возьмите. Так стало быть, ваши граждане из хозяйского товара шьют?
- Так точно-с. Из хозяйского.
- Кто же эти хозяева?
- А тоже граждане-с, которые купцы, капитал у себя имеют и торгуют.
- А много ли таких?
- Нет, не много-с. Человек пять настоящих хозяев, а то все мелочь, все больше из-за хлеба дома сапожишки ковыряют.
- А почему же эти мастера сами не торгуют?
- Где же? Помилуйте! Бедность. И опять же нет такого мастера, который чтобы хозяину не был должен.
