три других! Восьмая — святилище с ложем. Туда не входит никто, кроме женщины, избранной жрецами для бога Бела. Царь вавилонский поселил меня там.
Дамис. На меня-то почти и не смотрели! Вот я и гулял в одиночестве по улицам. Я расспрашивал про обычаи, посещал мастерские, рассматривал громадные машины, доставляющие воду в сады. Но мне было скучно без Учителя.
Аполлоний. Наконец мы покинули Вавилон, и при свете луны вдруг мы увидели эмпузу.
Дамис. Да, да! Она прыгала на своем железном копыте, ревела, как осел, скакала по скалам. Он изругал ее, и она исчезла.
Антоний в сторону.
К чему они клонят?
Аполлоний. В Таксиле, столице пяти тысяч крепостей, Фраорт, царь Ганга, показал нам свою гвардию чернокожих, ростом в пять локтей, а в дворцовых садах, под навесом из зеленой парчи, — огромного слона, которого царицы любили натирать для забавы благовониями. То был слон Пора, сбежавший после смерти Александра.
Дамис. И его нашли в лесу.
Антоний. Они извергают слова, как пьяные.
Аполлоний. Фраорт посадил нас с собой за стол.
Дамис. Что за потешная страна! Государи на попойках развлекаются метанием стрел под ноги пляшущим детям. Но я не одобряю…
Аполлоний. Когда я собрался в дальнейший путь, царь дал мне зонт и сказал: «У меня есть на Инде табун белых верблюдов. Когда они больше тебе не понадобятся, подуй им в уши. Они возвратятся».
Мы спустились вдоль реки, идучи ночью при свете светляков, сверкавших в бамбуках. Раб насвистывал песню, чтобы отгонять змей, и наши верблюды приседали, проходя под деревьями, как в слишком низкие двери.
Однажды черный ребенок с золотым кадуцеем в руке привел нас в школу мудрецов. Их глава, Ярхас, рассказал мне о моих предках, обо всех моих мыслях, обо всех моих поступках, обо всех моих существованиях. Он был некогда рекою Индом и напомнил мне, что я водил барки по Нилу во времена царя Сезостриса.
Дамис. А мне ничего не говорят, так я и не знаю, кем я был.
Антоний. У них вид смутный, как у теней.
Аполлоний. Мы встретили на морском побережье упившихся молоком кинокефалов, которые возвращались из похода на остров Тап-робан. Теплые волны выплескивали к нам желтый жемчуг. Амбра хрустела у нас под ногами. Китовые скелеты белели в расщелинах береговых скал. Суша в конце концов стала уже сандалий, и, брызнув к солнцу водой океана, мы повернули вправо, в обратный путь.
Мы возвращались Областью Ароматов, страной Гангаридов, мысом Комарийским, землей Сахалитов, Адрамитов и Гомеритов, затем через Кассанийские горы, Красное море и остров Топазос мы проникли в Эфиопию по царству Пигмеев.
Антоний в сторону.
Как велика земля!
Дамис. И когда мы пришли домой, все те, кого мы знали некогда, уже умерли.
Антоний опускает голову. Молчание.
Аполлоний продолжает:
Тогда в народе пошел говор обо мне.
Чума опустошала Эфес; я приказал побить камнями старика-нищего.
Дамис. И чума прекратилась!
Антоний. Как! он пресекает болезни?
Аполлоний. В Книде я излечил влюбленного в Венеру.
Дамис. Да, безумца, который даже обещал жениться на ней. Любить женщину еще туда-сюда, но изваяние — какая глупость! Учитель положил ему руку на сердце, и любовь тотчас угасла.
Антоний. Что? он освобождает от бесов?
Аполлоний. В Таренте несли на костер мертвую девушку.
Дамис. Учитель коснулся ее губ — и она поднялась, призывая мать.
Антоний. Как! он воскрешает мертвых?
Аполлоний. Я предсказал власть Веспасиану.
Антоний. Что! он отгадывает будущее?
Дамис. В Коринфе был…
Аполлоний. Возлежа за столом с ним, на водах Байских…
Антоний. Простите меня, чужеземцы, уже поздно!
Дамис. Юноша по имени Менипп.
Антоний. Нет! нет! ступайте прочь!
Аполлоний. Вошла собака, держа в пасти отрубленную руку.
Дамис. Раз вечером, в предместье, он повстречал женщину.
Антоний. Слышите вы меня? уходите!
Аполлоний. Она стала бродить вокруг стола, неопределенно поглядывая на нас.
Антоний. Довольно!
Аполлоний. Ее хотели прогнать.
Дамис. Ну, Менипп и пошел к ней; они предались любви.
Аполлоний. Постукивая хвостом по мозаике, она положила эту руку на колени Флавия.
Дамис. Но утром, на уроках в школе, Менипп был бледен.
Антоний, вскакивая.
Еще! А! пусть продолжают, раз нет…
Дамис. Учитель сказал ему: «О прекрасный юноша, ты ласкаешь змею; змея ласкает тебя! Когда же свадьба?» Мы все пошли на свадьбу.
Антоний. Глупо, право, что я слушаю это!
Дамис. Уже в вестибюле бегали слуги, отворялись и затворялись двери; однако не было слышно ни шума шагов, ни шума дверей. Учитель поместился возле Мениппа. Тотчас же невеста разразилась гневом на философов. Но золотая посуда, виночерпии, повара, хлебодары исчезли, крыша улетела, стены рухнули — и Аполлоний остался один; он стоял, а у его ног лежала эта женщина, вся в слезах. То был вампир, удовлетворявший красивых юношей, чтобы пожирать их плоть, ибо нет ничего приятнее для этого рода призраков, чем кровь влюбленных.
Аполлоний. Ежели ты хочешь знать искусство…
Антоний. Я ничего не хочу знать!
Аполлоний. В вечер, когда мы прибыли к воротам Рима…
Антоний. О! да, расскажи мне о папском городе!
Аполлоний. К нам подошел пьяный человек, певший приятным голосом. То была эпиталама Нерона, и он имел право умертвить всякого, кто слушал его невнимательно. Он носил за спиной в ящичке струну с кифары императора. Я пожал плечами. Он бросил нам грязью в лицо. Тогда я развязал пояс и вручил его ему.
Дамис. Прости меня, но ты поступил ошибочно!
Аполлоний. Ночью император призвал меня во дворец. Он играл в кости со Спором, облокотившись левой рукой на агатовый столик. Он обернулся и, насупив свои русые брови, спросил: «Почему ты не боишься меня?» — «Потому что бог, который сделал тебя грозным, сделал меня бесстрашным», отвечал я, Антоний в сторону.
Что-то необъяснимое наводит на меня ужас.
Молчание.
Дамис продолжает пронзительным голосом:
Да и вся Азия может рассказать тебе…
Антоний порывисто.
Я болен! Оставьте меня!
