Дамис. Послушай же. Он видел из Эфеса, как убили Домициана, который был в Риме.
Антоний, пытаясь смеяться.
Может ли это быть!
Дамис. Да, в театре, среди бела дня, в четырнадцатую календу октября, внезапно он вскричал: «Кесаря убивают!» и продолжал вешать время от времени: «Он падает на землю; О, как он отбивается! Он опять поднялся; пытается убежать; двери заперты; а! все кончено! вот он мертв!» И в этот день, действительно, Тит Флавий Домициан был убит, как тебе известно.
Антоний. Без помощи дьявола… разумеется…
Аполлоний. Он, Домициан, хотел умертвить меня! Дамис бежал по моему приказу, а я остался один в темнице.
Дамис. То была ужасная смелость, надо признаться!
Аполлоний. В пятом часу солдаты привели меня к трибуналу. Речь моя была готова, и я держал ее под плащом.
Дамис. Мы же все были на Пуццолийском побережье! Мы думали; что ты уже мертв; мы плакали. И вот, в шестом часу, внезапно ты появился и сказал: «Вот я!».
Антоний в сторону.
Как Он!
Дамис очень громко.
Безусловно!
Антоний. О, нет! вы лжете ведь? право же вы лжете!
Аполлоний. Он сошел с Неба. Я же восхожу туда, — по моей добродетели, вознесшей меня до высоты Начала!
Дамис. Тиана, его родной город, посвятила ему храм со жрецами!
Аполлоний приближается к Антонию и кричит ему в уши:
Ибо я знаю всех богов, все обряды, все молитвы, все оракулы! Я проник в пещеру Трофония, Аполлонова сына! Я месил для сиракузянок пироги, которые они носят в горы! Я выдержал восемьдесят испытаний Мифры! Я прижимал к сердцу змею Сабазия! Я получил повязку Кабиров! Я омывал Кибелу в волнах кампанских заливов, и я провел три луны в пещерах Самофракийских!
Дамис. с глупым смехом.
А! ха, ха! на таинствах Благой Богини!
Аполлоний. И ныне мы возобновляем паломничество!
Мы держим путь на север, в край лебедей и снегов. На белой равнине слепые гиппоподы топчут копытам заморские травы.
Дамис. Идем! уже заря. Петух пропел, конь проржал, парус натянут.
Антоний. Петух не пел! Я слышу кузнечика в песках и вижу луну, не двинувшуюся с места.
Аполлоний. Мы идем на юг, по ту сторону гор и великих вод, искать в ароматах смысла любви. Ты вдохнешь запах мирродиона, от которого умирают слабые. Ты искупаешь тело в озере розового масла на острове Юноние. Ты увидишь спящую на примулах ящерицу, что пробуждается каждое столетие, когда в пору ее зрелости карбункул падает с ее лба. Звезды трепещут, как очи, каскады поют, как лиры, опьянение источают распустившиеся цветы; твой дух расправит крылья, и вольность озарит и твое сердце и твой лик.
Дамис. Учитель! пора! Ветер подымается, проснулись ласточки, циртовый лепесток улетел!
Аполлоний. Да, в путь!
Антоний. Нет, я остаюсь!
Аполлоний. Хочешь, я расскажу тебе, где растет трава Балис, что воскрешает мертвых?
Дамис. Проси у него лучше андродамант, что притягивает серебро, железо и бронзу!
Антоний. О, какие страдания! какие страдания!
Дамис. Ты будешь понимать голоса всех тварей, рычание, воркование!
Аполлоний. Ты будешь ездить верхом на единорогах, на драконах, на гиппокентаврах и на дельфинах!
Антоний плачет.
О! о! о!
Аполлоний. Ты познаешь демонов, что живут в пещерах, тех, что говорят в лесу, тех, что движут волны, тех, что толкают облака.
Дамис. Стяни свой пояс! повяжи сандалии!
Аполлоний. Я разъясню тебе смысл изображений богов: почему Аполлон стоит, Юпитер восседает, Венера черна в Коринфе, четырехугольна в Афинах, конусообразна в Пафосе.
Антоний, складывая руки.
Ушли бы они только! ушли бы они только!
Аполлоний. Я сорву пред тобой доспехи с богов, мы взломаем святилища, я дам тебе изнасиловать Пифию!
Антоний. Помоги, господи!
Он бросается к кресту.
Аполлоний. Чего ты желаешь? о чем мечтаешь? Стоит тебе лишь подумать…
Антоний. Иисус, Иисус, помоги!
Аполлоний. Хочешь, я вызову — и явится Иисус?
Антоний. Что? как?
Аполлоний. То будет он! никто иной! Он сбросит свой венец, и мы поговорим лицом к лицу!
Дамис тихо:
Скажи, что очень хочешь! Скажи, что очень хочешь!
Антоний у подножия креста шепчет молитвы. Дамис ходит вокруг него с вкрадчивыми жестами.
Ну, добрый отшельник, милый святой Антоний! человек чистый, человек знаменитый! человек достохвальный! Не пугайся: это просто прием словесных преувеличений, взятый с Востока. Это ничуть не мешает…
Аполоний. Оставь его, Дамис!
Он верит, как невежда, в реальность вещей. Ужас перед богами мешает ему их понять, и он снижает своего бога до уровня ревнивого царя!
Ты же, сын мой, не покидай меня!
Он, пятясь, приближается к краю утеса, переступает его и остается в воздухе.
Превыше всех форм, далее земли, за небесами, пребывает мир Идей, преисполненный Слова! Одним взлетом преодолеем мы другое пространство, и ты постигнешь в его бесконечности Вечное, Совершенное, Сущее! Идем! дай мне руку! в путь!
Оба, рука об руку, плавно подымаются в воздух. Антоний, обнимая крест, смотрит на них. Они исчезают.
V
Антоний, медленно прохаживаясь.
Это стоит целого ада!
Навуходоносор ослепил меня меньше. Царица Савская столь глубоко не очаровала меня.
Он говорит о богах так, что внушает желание узнать их.
Помню, я сотнями видел их на Элефантинском острове во времена Диоклетиана. Император уступил номадам большую область под условием охраны границ, и договор был заключен во имя «Сил незримых». Ибо боги каждого народа были неведомы другим народам.
Варвары привезли своих богов. Они заняли песчаные холмы по берегу реки. Было видно, как они держат на руках своих идолов, словно больших параличных детей; или же, плывя среди порогов на пальмовых стволах, они показывали издали амулеты у себя на шее, татуировку на груди, — и это не более преступно, чем религия греков, азиатов и римлян!
Когда я жил в Гелиопольском храме, я часто рассматривал изображения на стенах: ястребов со скипетрами, крокодилов, играющих на лире, лица мужчин с телами змей, женщин с коровьей головой, простирающихся перед итифаллическими богами, и их сверхъестественные формы влекли меня в иные
