досаждений, мешающих делать то, что почитаю за полезное, и томлюсь желанием повидаться с Вами, а этого сделать немедленно нельзя. От досаждений болею, а от болезни делаюсь излишне впечатлительным. Рассказ Черткову пошлите. Я согласился на дурацкие помарки цензора, и рассказ выйдет искалеченный, но все-таки выйдет. Пусть Чертков пробует искать с ним удачи, где знает. 'Христос в гостях у мужика' запретили. Конечно, то же будет и с 'Фигурой'. Вероятно, то, что цензор сказал Тюфяевой, - правда: 'Ничего не будут пропускать...' Сегодняшняя статья в 'Новом времени' подбавит к этому охоты и форсу... Повесть свою буду держать в столе. Ее по нынешним временам, верно, никто и печатать не станет. Там везде сквозит кронштадтский 'Иван Ильич'. Он один и творит чудеса. На сих днях он исцелял одну мою знакомую, молодую даму Жукову и живущего надо мною попа: оба умерли, и он их не хоронил. На днях моряки с ним открыли читальню, из которой по его требованию исключены Ваши сочинения. На что он был нужен господам морякам? 'Кое им общение?' 'Свиньем прут' все в одно болото. Об Энгельгардте сказывают что-то мудреное, будто он 'всех перехитрить хочет'. Не наше дело знать про хитрецов. Видел в 'Посреднике' книжечку 'Новый английский милорд Георг' в обложке, напоминающей настоящего 'английского милорда' лубочного... А содержание доброе, хотя и неискусное. Это тоже 'хитрость', но она мне понравилась... Иван Иванович Горбунов уже прельстился этим и пишет 'Еруслана', а мне захотелось написать 'Бову-королевича' и с подделкою в старом, сказочном тоне... Что Вы на это скажете: делать или нет? Посмотрите - чем 'Родина' начала венец нового лета Божией благости. Кланяюсь Вашим домашним.
Любящий Вас и благодарный Вам Лесков.
15. 1891 г. Января 9.
9 генваря. 91. СПб.
Получил от Вас большое письмо, Лев Николаевич, да только оно не ко мне писано, а пожалуй - к Николаю Николаевичу Ге. Прочел его, потому что думал, что Вы ошибкою написали меня 'Николаевичем', все искал - что бы ко мне относилось, но, дочитав до конца, убедился, что ко мне тут ничто не направлено, и, очевидно, это письмо не ко мне, а адресованное ко мне пошло в Плиски. Возвращаю Вам это письмо, чтобы послать его по адресу, а сам боюсь это сделать, чтобы не направить письмо ошибочно. Нового ничего. Вчера видел Суворина, и он меня спрашивал: 'не сердитесь ли, голубчик'. Я отвечал - не сержусь. Это им нужно. Сегодня у них есть 'Вор', такой же как мой. Суета сует.
Преданный Вам Н. Лесков.
16. 1891 г. Января 12.
12 генв. 91. СПб. Фршт., 50, 4.
Досточтимый Лев Николаевич.
Был у Суворина и дал ему прочесть Ваше письмо, в месте, касающемся рассказа. Суворин был очень рад тому, что этим путем получилась развязка, которой напрасно ожидали от Черткова. Теперь рассказ пойдет на следующей неделе. Изменения будут только в том, что придется выпустить слово 'похоть' и заменить слово 'девка', имеющее специальное значение, - словом 'женщина'. Что же касается заглавия, то мы его обдумывали втроем и остановились на предложенном мною названии по имени, то есть 'Франсуаза'. Это - самое удобное, простое, краткое, скромное и 'приличное'. Кроме того, по этому имени легко будет и вспоминать произведение. Ваше имя нигде упомянуто не будет. Думаю, что все это сделано как следует. Заглавия вроде 'Сестра' или 'Ошибка', по-моему, были бы хуже, чем 'Франсуаза'. Здоровье мое худо, а веселость, или, лучше сказать, желание шутить, нападает с досады. Смотришь, смотришь на всю окружающую благоглупость, да и сам задурачишься. Написал в самом архаическом 'штыле' - 'Сказание о протяженносложенном братце Иакове, - како изыде на ловитвы своя и усрете некоего льва, рыкающа при поляне, и осети его, и множицею брався с ним и растерза его, и обрете нескудно злата, на нем же и опочи в мире со ужики свои'. Там же есть 'эпизода' о Вышнеградском, 'како плакася, иж рекут его вора быти', и поэты возводят его на Геликон и низводят на землю освященного и с новым именем - 'Всевышнеградский'. Смотрю, как 'Иван Ильич' ходит к нам в больницу исцелять, и всегда бормочет только над одною больною, а разом о всех почему-то не молится. Предложил этот вопрос 'сестрам милосердия', и они смутились... Область же его все расширяется 'милостью Божиею', - так в день его юбилея, когда он (по отчетам хроникеров) съел подряд три обеда и 'встал с удивительною бодростью' - председатель общества трезвости, именитый законоучитель Петербурга, протоиерей Михайловский ошибся мерою вина и, приняв на нутро более, чем можно главе трезвенных, - не встал вовсе, а был изнесен на руках своих духовных детей, и Иван Ильич его от этого не исцелил, а теперь сам избран на его место, так как он не пьет иного вина, кроме мадеры братьев Змеевых в Кашине. Кроме же этих событий, современная жизнь у нас не являет ничего достойного внимания. Поездку к Вам опять должен отложить, так как получил известие из Киева, что 20 генваря ко мне будут оттуда брат с племянницей. Вероятно, поеду тогда, когда они поедут назад через Москву, и я с ними, до Тулы.
Преданный Вам Н. Лесков.
P.S. В Константиновском военном училище дежурный офицер донес на юнкера, что тот 'имел книгу: 'Мелочи архиерейской жизни'. Юнкера посадили под арест.
17. 1891 г. Января 20.
20 генв. 91. СПб. Фршт., 50, 4.
Очень благодарен Вам, Лев Николаевич, за Ваши письма. Они не писаны с тем, чтобы меня поддерживать и ободрять, а производят то и другое. Вы не ошибаетесь - жить тут очень тяжело и что день, то становится еще тяжелее. 'Зверство' и 'дикость' растут и смелеют, а люди с незлыми сердцами совершенно бездеятельны до ничтожества. И при этом еще какой-то шеренговый марш в царство теней, - отходят все люди лучших умов и понятий. Вчера умер Елисеев, а сегодня лежит при смерти Шелгунов... Точно магик хочет дать представление и убирает то, что к этому представлению негодно; а годное сохраняется... 'Родину' я Вам послал для 'хари', которая там была намалевана с подлейшими причитаниями. С Сувориным я говорил по Вашему поручению без всякого над собой насилия. Мы лично всегда хороши с ним, а о прочем он не осведомляется, или спросит: 'Не сердитесь, голубчик?' - 'Не сержусь, голубчик'. Так 'голубчиками' и разлетимся. Он очень способный и не злой человек, но 'мужик денежный', и сам топит в себе проблески разумения о смысле жизни. Вас он очень любит; но ведь он же не может согласиться с Вами и оставаться самим собою. Искренность, при которой человек не идет к лучшему, но сознает его достоинство и уважает лучшее, а себя порицает и 'живет, не оставаясь на своей стороне', - кажется им глупостью. Надо спорить и 'рвать лытки Толстому'. Женщины чаще сознают правду и говорят: 'Я так не делаю и не могу, но это - дурно, - надо бы так, как Толстой говорит'. Я считаю это за хороший шаг. 'Кто не против нас, тот уже за нас'... В 'Новом времени' много военных инженеров, и они иногда 'обладают' над господином 'вертограда словесного'. А он думает, что они это 'износят из сфер'. Так и идет шат во все стороны. При том Чертков пишет одному из этих 'южиков' удивительные письма об одной из заповедей, и те его состояния не понимают, и к нему не снисходят, а только суесловят и стараются придать всему характер какого-то уродства. Я говорил об этом Черткову и Ге тоже; но он нас обоих за что-то взял в немилость, а Ваня Горбунов здесь и собирается на днях ехать и заедет к Вам. Смотрите - здоров ли Чертков? Или лучше сказать: не больнее ли он, чем это кажется? Его поступки в дороге со мною и с Ге, а потом здесь с другими и переписка теперешняя о 'суррогате' заставляют быть к нему крайне внимательным. Он производит впечатление подстреленной птицы, которой не знаешь, чем помочь. 'Поша' пишет письма бодрые, и Ругин тоже. При Анну Константиновну говорят, будто ей лучше, но ни воли, ни инициативы никаких нет. 'Посредник' в великом запущении, и для чего это низведено в такое состояние, - об этом нельзя перестать жалеть. 20 No No 'Петербургской газеты' вышлю Вам завтра (сегодня воскресенье, - контора закрыта). 'Дурачок' я знаю, что плох. Повесть мою вчера взял у меня Владимир Соловьев, который непременно хочет меня 'сосватать с 'Вестником Европы', и того же будто желает и Стасюлевич. Я, с своей стороны, ничего против этого не имею, и отдаюсь Соловьеву. Повесть эта, однако, по-моему, едва ли теперь где-нибудь пригодна. Впрочем, любопытно - что из этого выйдет? Соловьев сам бодр, по обыкновению несколько горделив, но очень интересен. Вчера он привез мне свою книгу 'История и будущность теократии', т. 1-й, печатанный в Загребе со множеством ужасных, а в иных случаях довольно остроумных опечаток. У него всего только 4 экземпляра, но он, вероятно, снабдит Вас экземпляром. Я еще только разрезал и понюхал листы книги, но она меня уже страшно заинтересовала. Какая масса знаний в этом человеке! Очень любопытная книга. А кстати, - он едет на сих днях в Москву. Он же не читал Вашей 'Критики догматического богословия' Макария, и я не мог ее дать ему, так как ее все читают. Притом гектографированный экземпляр из рук вон плох. Не снабдите ли Вы Соловьева лучшим экземпляром, а у
