— Из штаба ничего нет?
— Пока нет… Я только что послал рапорт.
— В газеты попадет?
— Вероятно, — сказал Уэсселс. — В газеты все может попасть.
— Вам, должно быть, пришлось упомянуть мое имя, сэр?
Уэсселс кивнул; впервые в жизни он невольно подумал о бесчисленных наслоениях в человеческой душе. Он не стал углублять эту мысль; он боялся даже представить себе цепь событий, которые могут разыграться, если имя Бекстера будет связано с резней.
— Я был вынужден, — сказал он.
Бекстер несколько раз кивнул головой; у него был вид испуганного ребенка, и он старался не смотреть в сторону барака.
— Сколько у нас? — спросил Уэсселс. Он почти надеялся, что их потери хоть отчасти уравновесят число убитых индейцев. Жертв было уже так много, что большее число павших солдат могло скорее ослабить, чем усилить тягостное впечатление.
— Один, — ответил Бекстер.
— Один?
— Только один, Парди. Выстрелом в сердце, возле барака.
— Только один, — изумленно повторил Уэсселс.
— Не могу уснуть, — жалобно сказал Бекстер. — Господи, я так устал, а уснуть не могу.
— Но должны быть раненые, — настаивал Уэсселс, Солдаты выгружали из фургона последние трупы шайенов. — Должны быть раненые, — повторил он. — Они напали на нас, у них были ружья.
— Пятеро, сэр. Очень худо Смиту и Иверетсу. Не пошли сразу в лазарет, побежали к реке, истекая кровью… — Он продолжал скороговоркой, захлебываясь подробностями.
— А-а, замолчите! — со вздохом сказал Уэсселс. — Простите, сэр.
— Ладно… я сам прошу извинить меня. — Я думал…
— Ничего, ничего, — сказал Уэсселс.
Бекстер беспокойно топтался на месте, дергаясь, пожимаясь. Уэсселс почувствовал, что холод начинает пробирать его. Он сказал Бекстеру: — Мы можем и сейчас отправиться за ними.
— Я думал, утром…
— Мы можем начать готовиться и сейчас, — сказал Уэсселс.
На рассвете эскадрон Уэсселса и неполный эскадрон Бекстера двинулись по следу, ведшему вдоль речки. Уэсселс ехал впереди вместе с разведчиком-сиу и Роулендом; Бекстер замыкал колонну. Усталые солдаты зябли; они часами ехали в угрюмом молчании.
За несколько миль от форта они увидели воина Собаки, наполовину вмерзшего в лед. У него были три пулевых раны, одна из них в голову; казалось просто невероятным, как он мог уйти так далеко. Они спешились, зарыли его, потом сделали привал и поели. После этого они отправились дальше.
В одном месте кровавые отпечатки трех пар ног уходили в сторону от главной тропы. Они двинулись по этому следу и ехали около трех миль сосновым лесом, пока их не остановил ружейный выстрел; у одного из кавалеристов бессильно повисла раздробленная рука. Тогда они спешились и поползли вперед, ведя ожесточенный огонь. Ружье отвечало упорно и размеренно, и они провели так около двух часов, всаживая пули в лесную чащу.
Наконец, ружье умолкло; они поползли вперед, приостановились, еще приблизились.
— Вероятно, вышли патроны, — сказал Уэсселс, поднимаясь на ноги. Солдаты последовали за ним. Индеец был мертв, в него попало по меньшей мере с десяток пуль.
Ружье оказалось под ним, а позади него лежали две женщины — два замерзших трупа. Должно быть, увидев, что скво умирают, индеец свернул с главного следа, чтобы остаться с ними до конца.
Один из сержантов показал на раны шайена: — Живучие, — прошептал он.
Вечером, когда разбили лагерь, пошел снег, легкий, пушистый снег, не густой, но след шайенов замело. Утром, развернувшись на обоих берегах реки, отряд проехал несколько миль, пытаясь отыскать след. Поиски оказались безуспешными и в тот и на следующий день; а затем внезапно наступила оттепель, как это часто бывает в середине зимы на северо-западе Америки. Снег, осевший и ноздреватый, быстро таял; земля размякла, копыта лошадей увязали в грязи, и солнце светило так ласково и тепло, как в начале лета. Отряд, спустившись с гор, ехал по волнистой равнине; Уэсселс вел его к границе Вайоминга.
На пути им попался одинокий домик ранчеро, окруженный загоном для скота; из трубы вился голубой дымок.
Уэсселс первым подъехал к домику и вызвал хозяина. Тот вышел, улыбаясь, вытирая руки грязным полотенцем; за его ноги цеплялись двое белоголовых ребят.
— Здорово, военный, — кивнул он.
Его жена, высокая, голубоглазая женщина, вышла с двумя ведрами и направилась к колодцу.
— Хороша погодка, — осклабился хозяин.
— Совсем лето, — поддакнул Уэсселс. Ему трудно было говорить.
— Не запомню такой погоды среди зимы. Из форта Робинсон, военный?
Уэсселс молча кивнул.
— А как там наверху? Ненастье?
— Холодно, — сказал Уэсселс.
— Да и у нас еще вчера было холодно.
— Вы не видели индейцев поблизости? — спросил Уэсселс напрямик.
— Парень, который пасет мое стадо, видел кого-то к югу отсюда. Он говорит, что прямо глядеть страшно.
— Индейцев?
— Может, и индейцев. Говорит, что глаза бы его не глядели. А он трезвый был, мистер. Говорит…
— Ладно, ладно, — резко оборвал его Уэсселс. — Сколько их было?
— Да вы не горячитесь, мистер, — сказал ранчеро. — Я-то ведь не видел. Пастух говорил, что…
— Сколько? — гаркнул Уэсселс.
— Ладно, военный, пусть будет по-вашему. Он говорит — около двадцати. Может, больше, а может, меньше.
— Пешие?
— Пешие, мистер, пешие.
Отряд двинулся на юг, по мягкой земле прерий. Кавалеристы гнали лошадей с холодным бешенством, охваченные неудержимым желанием уничтожать, чтобы искупить уничтожение. Они пересекли границу Вайоминга, выбрались на старую шайенскую дорогу, ведущую к Черным Холмам, и к вечеру увидели бревенчатую почтовую станцию. Там они получили более точные сведения. Два ранчеро, возвращаясь с пастбища после полудня, видели шествие страшных призраков, словно вышедших из преисподней.
Уэсселс слушал и кивал головой. Кавалеристы, остановившись, начали было отпускать подпруги. Уэсселс дослушал до конца и вскочил в седло. Было что-то зловещее в том, как кавалеристы снова молча подтягивали подпруги и садились на коней.
Они заметили свет шайенского костра, отъехав всего лишь на пять миль от станции. Теперь Уэсселс не видел надобности торопиться; он чувствовал, что это конец погони, а также конец многого другого. Отряд медленно ехал вперед; копыта лошадей ступали почти беззвучно по размякшей земле.
Все же шайены, видимо, слышали их приближение. Когда отряд подъехал к костру из сухого бизоньего навоза, уже никого не было. Уэсселс и солдаты ждали, а разведчик-сиу отправился вперед, согнувшись над следом; немного спустя он вернулся.
— Где они? — спросил Уэсселс.
— Вон там, в бизоньей яме.
Уэсселс был очень спокоен. Он чувствовал себя старым, измученным, и ему больше всего на свете хотелось спать. Он подозвал Бекстера и с расстановкой сказал ему: — Мы окружим их, возьмем в кольцо,
