ясно? Разведите людей по местам, пусть там и спят. Грязь? Наплевать на грязь. Разведите по местам, пусть там и спят. Поставьте цепь из двадцати патрульных, но только позади солдат; я не желаю, чтобы они перестреляли друг друга. И пусть лошадей отведут подальше. Вы можете оставить свою лошадь при себе, и я свою оставлю, но остальных пусть расседлают и отведут подальше. Понятно?
Бекстер кивнул. Уэсселс засыпал стоя. Как только шайены были окружены, он разостлал одеяло, лег, положив голову на седло, и сейчас же заснул.
Уэсселс проснулся перед рассветом и, опираясь локтем на подложенное под голову седло, смотрел на восходящее солнце. Постепенно, по мере того, как серый утренний туман поднимался, все яснее вырисовывался пологий склон бизоньего овражка; где-то там, в грязи, притаилось десятка два шайенов; но так обманчив был мирный покой пейзажа, что Уэсселс уже спрашивал себя, не пустую ли яму они окружили.
Вдали, на изгибе волнистой равнины, он видел противоположный край оцепления, — черные фигурки часовых, патрулирующих свои участки, смутные очертания спящих солдат. Трудно было предположить, чтобы кто-нибудь мог пробраться через эту двойную цепь.
Он встал и расправил сведенные мышцы. Было очень тепло, скорее похоже на раннюю осень, чем на зиму. Он шел мимо спящих людей до тех пор, пока не отыскал горниста, — минуту спустя раздались звонкие звуки побудки.
И все еще бизоний овражек не подавал никаких признаков жизни. Пока люди ели неразогретый завтрак, Уэсселс разыскал разведчика-сиу и спросил его:
— Ты уверен, чорт тебя дери, что они там?
Разведчик пожал плечами: — След привел туда, никто оттуда не выходил.
— Мы будем наступать со всех сторон, — сказал Уэсселс Бекстеру.
— А это не рискованно?
— Прикажите людям целиться ниже. Земля слишком мягка, чтобы задержать пулю.
— Вы не думаете, что следовало бы поговорить с ними?
— Поговорить с ними?
— Метис здесь.
— Да они же не хотят сдаваться, — сказал Уэсселс. — Они хотят умереть, — они ничего другого не желают.
— Все-таки, для рапорта, сэр?
Уэсселс задумчиво ковырял грязь носком сапога. Потом кивнул:
— Я поговорю с ними.
Он пошел вперед вместе с Роулендом, который трусил, отнюдь не скрывая своего страха, и твердил: — Вы делаете глупость, уверяю вас, вы делаете глупость.
— Окликни их, — сказал Уэсселс.
Роуленд покачал головой, пополз вперед и крикнул что-то на чужом, певучем, заунывном языке. Он крикнул, выждал и крикнул снова. Уэсселс вздрогнул, когда на краю ямы встал во весь рост индеец; это было словно явление мертвеца: высокий, костлявый, полуголый призрак, он, пошатываясь, смотрел на Уэсселса, и в его взгляде не было ни ненависти, ни даже скорби, а только угрюмое недоумение.
Уэсселсу не пришлось объяснять Роуленду, что передать индейцам, или ждать, пока метис переведет замирающие слова воина Собаки. Когда Роуленд вернулся, Уэсселс постоял в нерешимости, и на этот раз пуля, пущенная из овражка, взрыла землю у его ног.
Уэсселс сделал движение, чтобы бежать, но солдаты приняли выстрел за сигнал к атаке. Он остался стоять на месте, ожидая их приближения и как будто не замечая трескотни выстрелов из ямы. Едва он повернулся, чтобы стать во главе своих солдат, как почувствовал резкий, обжигающий удар в голову и упал лицом в грязь. Пока он безуспешно пытался встать на ноги, подбежали два кавалериста и отнесли его к тому месту, где осталось его одеяло. Ему перевязывали рану на голове, а он лежал неподвижно, раскинув ноги, с закрытыми глазами. Атака была отбита, Бекстер стоял подле него и то и дело спрашивал, серьезно ли он ранен.
— Нет, нет! Чорт побери! Возвращайтесь к вашим солдатам, лейтенант!
— Атаковать еще раз?
— Какие потери?
— У нас двое убито и семь ранено.
— Продолжайте огонь, — сказал Уэсселс. — Прикажите целиться ниже. Земля мягкая.
Стрельба продолжалась весь день, и взрытая пулями грязь образовала насыпь вокруг бизоньего овражка; перед вечером солдаты стали подползать все ближе и ближе, непрерывно стреляя. Мало-помалу ответный огонь ослабевал и, наконец, прекратился.
Солнце спустилось низко, а солдаты все еще вели огонь. Наконец, уже в сумерках, перед самым закатом, пропела труба и стрельба смолкла.
И тогда сразу на необозримой равнине настала непостижимая, жуткая тишина. Ястреб, стремительно спустившись с высоты, низко пролетел над бизоньим овражком и снова взмыл в небо.
Прошло несколько минут; солнце почти касалось горизонта, и поперек огненного диска тянулось одно курчавое облако.
Тогда поднялся Бекстер и вслед за ним остальные, один за другим, без сигнала, пока все сто пятьдесят человек не встали на ноги; мерными шагами, настороженно, они направились к овражку, крепко сжимая в руках карабины.
Но и теперь ничто не нарушило тишину.
Они обступили край овражка тесным кольцом. С минуту они постояли в молчании, потом кольцо распалось, — солдаты отворачивались и отходили прочь.
Подошел Уэсселс, поддерживаемый под руки. Солдаты расступились, а он остановился на краю ямы, глядя вниз, на тела двадцати двух мужчин и женщин. И пока он стоял там, солнце зашло, подул легкий ветер и тихая, тихая ночь спустилась над прериями.
Несколько месяцев назад, в октябре, племя шайенов — сто пятьдесят мужчин, женщин и детей во главе с Маленьким Волком — исчезли для капитана Мэррея, для генерала Крука, для Карла Шурца и для всего мира. Они уходили все дальше и дальше на север, обрывая свой след на дне мелких рек, борясь со снегом и радуясь его белому покрову, и увидели, наконец, вставшие перед ними стеной зеленые горбатые плечи гор.
Они скрылись в Черных Холмах, как лисица в своей норе. Забираясь все глубже и глубже, они искали нужное им место и, наконец, нашли его — длинную лесистую долину между крутыми склонами гор, смыкавшимися с обоих концов ее, и отрезанную от остального мира. Здесь был приют и убежище, пастбище для их измученных лошадей, жирные медведи, олени, искавшие убежища в той же долине, что и люди, дикие утки, прилетавшие из ледяных просторов Канады, кролики, белки, — щедрый, плодоносный край, по которому они так тосковали.
Они начали заново строить свою жизнь. Дни превращались в недели, недели в месяцы, начался снегопад. Их типи занесло сугробами, и память о долгом походе с боями отступала все дальше и дальше. Снежные стены и снежные горы защищали их; рождались дети, матери кормили их грудью, дети постарше, играя в снегу и кроша его в порошок, забывали красную пыль, которая тоже рассыпалась порошком, забывали голод, лихорадку и зловещие существа в негнущихся рубашках, представляющие цивилизацию.
Но многие не могли забыть, ибо триста жителей шайенской деревни, связанные между собой узами родства, были одной большой семьей; и теперь в племени Маленького Волка братья ждали сестер, родители — детей, дети — матерей и отцов.
Они ждали, а старый вождь, Маленький Волк, бережно храня свой запас табаку, посасывал трубку и тревожно смотрел на охранявшие их снежные сугробы. Весна откроет горы для мира, и тогда огромная сеть снова будет стягиваться вокруг них. С первым дыханием весны он приказал сворачивать типи и готовиться к походу. Куда, он и сам не знал, но ему казалось, что они найдут приют и безопасность где-нибудь на севере, в Канаде, куда Сидящий Бык увел племя сиу.
