в силах вымолвить ни слова.
— Ну, что это еще с вами такое? — спросила Бесс.
— Они идут сюда, — простонала миссис Финч. — Они хотят нас выгнать.
— Нет, — сказала Лорри. — В приказе о нас ничего не говорится, только о вашингтонских лагерях.
— Они развели мост, отрезали нас от того берега, — сказала миссис Финч. — И повсюду полицейские.
— Это какая-то ошибка, — сказал Ленгстром. — На что им эти пустыри?
— Я причесывалась на ночь, — сказала миссис Финч, — и вдруг какой-то мужчина просунул голову в палатку и говорит, сюда идут солдаты, убирайтесь лучше подобру-поздорову. Даже не постучал, представьте!
— Не стоит волноваться, — сказал Ленгстром. — Вы же знаете, как тут всегда полным-полно разных слухов.
— Мистер Финч этого просто не переживет! Нет, вы только вообразите, чтобы его выгнали из города, словно какого-нибудь бродяжку!
— Да, да, еще бы! — подхватила Бесс. — Не забудьте, что он капитан интендантской службы.
— Вам хорошо смеяться, — сказала миссис Финч, — у вас никогда не было положения в обществе. Вы не знаете, как это тяжело — потерять положение.
— Я потеряла кое-что подороже.
Миссис Финч фыркнула и обиженно засеменила из палатки, Лорри вскочила, охваченная тревогой, и пошла за ней следом; остановившись в темном треугольнике, она посмотрела вслед тщедушной испуганной фигурке; улица, обычно такая тихая вечерами, сейчас, казалось, была охвачена смятением. Лагерные полицейские сновали взад и вперед, городские полисмены проносились на мотоциклах. Полы палаток были откинуты, и мужчины загоняли домой ребятишек, а женщины собирали там при свечах свои пожитки, запихивая их в корзины и чемоданы. Миссис Маррини с грудным ребенком, завернутым в одеяло, вышла из своей палатки; она остановилась, поджидая мужа, затем присоединилась к веренице детей, двинувшейся следом за маленьким согбенным человечком в заплатанной армейской куртке, неуверенно ковылявшим впереди.
— Если они и вправду придут, — сказала миссис Кэрсон, — куда же мы денемся?
— В Джонстаун, надо полагать, — сказал мистер Кэрсон. Неделю назад мэр Джонстауна произнес пламенную речь, восхваляя лояльность и дисциплину ветеранов, и в ответ на слухи о грозящем им изгнании заявил:
«Если только вас когда-либо выгонят из Вашингтона, вам всегда найдется место в Джонстауне». Но другие пенсильванцы были не столь гостеприимны: джонстаунская торговая палата тотчас подняла крик ужаса, к которому присоединили свои голоса местные руководители Американского легиона.
— Джонстаун? — переспросила Бесс. — Это там, что ли, было наводнение?
Ленгстром кивнул. Выброшенный им на улицу окурок описал оранжевую дугу во мраке. — Да. Им уже приходилось давать приют бездомным людям.
— А вы знаете, — сказала миссис Кэрсон, — ведь это тоже, как наводнение. Когда я вспоминаю наш домик, мне всегда кажется, что его смыло водой.
Лорри отошла от порога и снова села на кушетку. — Да, только после наводнения река входит в берега, и можно вернуться домой, вымести мусор и начать жизнь сначала.
— Вымести мусор и начать жизнь сначала… — Повторила Бесс. — Да, вот этим-то мне и нужно заняться, как я понимаю. — Она вздохнула: — Ну, да с другой стороны, у меня точно гора с плеч свалилась. Словно мне надо было зуб вырвать, а я все откладывала, откладывала, да и вырвала наконец.
В темноте у входа послышался какой-то шорох, и Дебс Тайлер, щуря свои совиные глаза, возник на пороге: широченный двубортный пиджак его был сорван с одного плеча, карман болтался ниже колена, грязное лицо было сплошь покрыто ссадинами.
Лорри вскочила, бросилась к нему: — Где Парк? Вы видели его?
Тайлер щурился от тусклого света фонаря. Лорри, вся дрожа, попятилась от него.
— Он ранен? — проговорила она. Тайлер кивнул.
— Тяжело?
— Неизвестно.
— Так я и знала, — сказала Лорри. — Когда он не пришел домой, я уже поняла.
Бесс подошла к ней. Миссис Кэрсон, разлучившись на минутку со своим мужем, тоже подошла, и они вдвоем усадили ее на кушетку. Лорри плакала.
Ленгстром подскочил к Тайлеру, его костлявые руки дрожали.
— Они идут сюда, Дебс?
— Нет. Бора звонил в Белый дом. Ему сказали, что войска не тронут сегодня наш лагерь.
Ленгстром глядел не на Тайлера, а на улицу.
— Не придут сегодня, да?
— Так ответили из Белого дома.
— Странно, — сказал Ленгстром. — Они уже здесь. Впереди ехали пожарные машины с установленными на них прожекторами, прокладывая во мраке светлую дорожку; за ними, глухо стуча копытами по влажной земле, шла кавалерия, за кавалерией следовали танки и пехота. Лачуги на восточной стороне лагеря подпалили, чтобы осветить путь вторжению. Ничем нельзя было оправдать этот набег, ни малейшего повода не было дано к нему, если вообще может существовать повод для того, чтобы травить газами женщин и детей, бросать против них танки. И в первые минуты изумления и гнева мужчины, похватав палки и камни, выкрикивая яростные проклятия, бросились навстречу приближающимся войскам. Слезоточивый газ петлей сдавил им горло, крики замерли. Копыта вздыбленных, ржущих коней остановили их натиск. Один из лагерных начальников, спотыкаясь, выбежал вперед с белым флагом: он сдавал неприятелю свою столицу, которая могла быть объявлена открытым городом, если бы эта война велась по правилам.
Пехота надвигалась с винтовками наперевес, на остриях штыков сверкали красные отблески пожара. Лагерь пылал уже со всех концов: одни лачуги подожгли солдаты, другие — сами ветераны; никто не знал, как все это началось, да это и не имело значения теперь — все равно ведь их выгоняли отсюда, выгоняли с женами и с детьми, а путь в город через мост был прегражден тоже — там стояли танки и войска.
Женщины с мешками и узелками, с плачущими ребятишками на руках, как безумные, бегали по улицам… Парень в матросской форме, заночевавший в лагере у приятелей, вместе с ветеранами подбирал бомбы и швырял их обратно в солдат.
— Чорт возьми, мы покажем этой пехтуре, на чьей стороне флот!
Друзья утащили его в палатку, но через несколько минут он появился снова, переодетый в штатское платье, и возобновил свою бесполезную борьбу. Обойщик из Орегона с двумя сыновьями, шести и восьми лет, остановился взглянуть, как солдат поджигает его хибарку. Внезапно младший из мальчиков, вспомнив про своего любимца-кролика, бросился спасать его из огня, но тут же вернулся назад, хромая, со штыковой раной в ноге.
— Верно, этот солдат сам еще безусый мальчишка, видать, совсем потерял голову, — сказал отец.
Один из ветеранов с ребенком на руках покидал лагерь вместе со своей женой, вывезенной из Франции; сделав несколько шагов, он останавливался и принимался испуганно дышать, дышать, дышать, припав к ротику ребенка, стараясь спасти ему жизнь: у ребенка была астма — и газы сделали свое губительное дело.
Жена одного из ветеранов укрылась вместе со своими детьми, младший из которых был болен, в частном владении — в маленьком домишке, стоявшем на отлете, на самом краю лагеря. Эта была старая дощатая хибарка с щелями в дверях и оконных рамах. Крошечный квадратный дворик перед домом был обнесен частоколом. Годовалый малыш только что начал поправляться от дизентерии.
«Войска, поднимаясь вверх по холму, гнали перед собой народ, — рассказывала впоследствии эта женщина. — Когда они проходили мимо нашего домика, какой-то солдат бросил во двор газовую бомбу; она упала возле самой двери. Дом наполнился дымом, у нас потекли слезы из глаз. Мы стали прикрывать детям
