малость тяжеловат, но это, пожалуй, единственный изъян в их телосложении. Словом, вот чем были заняты мои мысли, когда Кейз тронул меня за плечо.
— Вот эта недурна, — сказал он.
К окружавшей нас толпе приближалась девушка. Она, как видно, возвращалась с рыбной ловли, и рубашка на ней промокла насквозь. Девушка была молоденькая, очень стройная, стройнее других островитянок; лицо у нее было продолговатое, лоб высокий, а взгляд странный, застенчивый, словно бы незрячий; было в ней что-то одновременно и детское и кошачье.
— Кто она такая? — спросил я. — Пожалуй, она мне подойдет.
— Ее зовут Юма, — сказал Кейз и, подозвав девушку, заговорил с ней на местном наречии. Не знаю, что он ей сообщил, но во время его речи она метнула на меня быстрый пугливый взгляд, словно ребенок, который хочет уклониться от удара, и тотчас опустила глаза и внезапно улыбнулась. Рот у нее был крупный, губы и подбородок — прямо как у статуи какой-нибудь богини. Улыбка сверкнула и погасла. Потом девушка стояла и, склонив голову, слушала Кейза, пока тот не умолк, затем ответила что-то своим мелодичным голоском, глядя ему прямо в лицо, выслушала его ответ, и послушно направилась ко мне. Я был удостоен поклона, но глаз она больше не подняла, не улыбнулась и не проронила ни слова.
— Ну, как будто все в порядке, — сказал Кейз. — Вы ее получите. А с ее старухой я договорюсь за пачку табаку, — добавил он, осклабившись, — и вы будете иметь то, что выбрали себе из этого стада.
Верно, его улыбка задела меня за живое, потому что я ответил довольно резко:
— Она совсем не похожа на девушку такого сорта.
— Может, и не похожа, — сказал Кейз. — Может, она и не из таких. Держится особняком, с остальными не якшается, ну и всякое такое прочее. Нет, вы меня не поняли: Юма хорошая. — Кейз, казалось мне, говорил очень горячо, и это удивило меня, но вместе с тем было и приятно. — Признаться, — продолжал он, — я не очень-то был уверен, что она согласится, но, оказывается, вы ей сразу приглянулись. Теперь от вас требуется только одно: держаться в стороне и не мешать мне обрабатывать ее маменьку всеми имеющимися в моем распоряжении средствами, после чего я приведу девушку к капитану Рэндоллу и вас соединят с ней брачными узами.
Выражение «брачные узы» было мне не совсем по нутру, и я ему это высказал.
— Ну, от этих брачных уз вы не пострадаете, — сказал он. — Капелланом у вас будет Черный Джек.
Тем временем мы уже подходили к дому, где жили белые, их было трое, ибо здесь негры причислялись к белым, так же как и китайцы, — вещь хотя и странная, но вполне обычная на островах. Дом оказался довольно просторным, окруженным шаткой верандой. Переднюю часть дома занимала лавка; я увидел весы и весьма жалкий ассортимент товаров: два-три ящика с мясными консервами, бочонок с сухарями, несколько кусков хлопчатобумажной ткани. Все это не шло ни в какое сравнение с товарами, которые привез я. Только контрабандное оружие и спиртные напитки были представлены довольно богато. «Если это все, чем располагают мои конкуренты, — подумалось мне, — на этом острове я не пропаду». В самом деле, ведь только оружием и алкоголем они и могли помериться со мной.
В задней комнате мы нашли старого капитана Рэндолла; он сидел по туземному обычаю — на корточках на полу; жирный, обнаженный по пояс, сивый, как барсук, бледный, с ввалившимися от пьянства глазами. По его седой волосатой груди ползали мухи, а одна устроилась даже в уголке глаза, но он не обращал на это ни малейшего внимания; москиты же вились вокруг него, словно рой пчел. Всякому нормальному человеку было ясно: это жалкое создание следовало бы тут же прикончить, предать земле, и, глядя на него, я сразу отрезвел; у меня стало муторно на душе, когда я подумал о том, что ему семьдесят лет и что когда-то он был капитаном корабля и, элегантный, подтянутый, сходил где-то на берег и сидел, развалясь в кресле, на верандах клубов или надменно разглагольствовал в барах и консульствах. Когда я вошел, он сделал попытку подняться, но она не увенчалась успехом; тогда он ограничился тем, что протянул мне руку и пробормотал какое-то приветствие.
— Папаша уже порядком нагрузился сегодня с утра, — заметил Кейз. — У нас тут сейчас разыгралась эпидемия, и капитан Рэндолл принимает джин как профилактическое средство. Верно я говорю, папаша?
— Это еще что за гадость, я и не слыхал про такую! — возмущенно вскричал капитан. — Я пью джин, как лекарство, для сохранения здоровья. Это мера предосторожности, мистер, как вас там…
— Все в порядке, папаша, — сказал Кейз. — Но тебе надо подтянуться. У нас сейчас тут будет свадьба: мистер Уилтшир намерен сочетаться браком.
Старик осведомился, с кем именно.
— С Юмой, — сказал Кейз.
— С Юмой? — воскликнул капитан. — Для чего ему понадобилась Юма? Он же приехал сюда для поправки здоровья? На черта ему Юма?
— Захлопнись, папаша, — сказал Кейз. — Не тебе ведь на ней жениться. И, насколько мне известно, ты ей не крестный отец и не крестная мать. Как я понимаю, мистер Уилтшир сам знает, что ему надо.
И, попросив извинить его — ему, дескать, надо пойти похлопотать насчет свадьбы, — он оставил меня вдвоем с этим несчастным старым подонком, который был его партнером, а честнее говоря, его жертвой. И лавка и товары принадлежали Рэндоллу. Кейз и негр были при нем просто паразитами; они так же, как эти мухи; прилепились к нему и пили из него кровь, но он этого не понимал. В сущности, я не могу сказать ничего дурного о Билли Рэндолле — просто он вызывал омерзение, и время, проведенное в его обществе, вспоминается мне, как страшный сон.
В комнате было нестерпимо жарко, душно и черно от мух; дом был маленький, грязный, с низким потолком, стоял на скверном месте, на краю поселка, у самой опушки леса, который преграждал доступ ветру. Его обитатели спали прямо на полу; тут же на полу валялась кухонная утварь и посуда. Ни стола, ни стула в комнате не было. Рэндолл, напиваясь, становился буйным и разносил все в щепы. И вот я тоже сидел на полу и принимал угощение, которое подавала жена Кейза, и так провел весь день в обществе этого человеческого обломка, а тот старался занимать меня разными заплесневелыми грязными шуточками и такими же заплесневелыми длиннющими анекдотами и вовсе не замечал, как мне от всего этого тошно, а сам то и дело радостно заливался сиплым смехом, слушая самого себя. И все время, не переставая, сосал джин. Порой он засыпал, потом просыпался, принимался хныкать и поеживаться и снова спрашивал меня, почему я хочу жениться на Юме. «Держись, дружище, — твердил я себе весь день, — как бы тебе не превратиться на старости в такую же вот развалину».
Было, вероятно, уже часа четыре пополудни, когда задняя дверь неслышно приотворилась, и в комнату вползла — ей-богу, казалось, что она ползет на брюхе, — старая туземка весьма странного вида, с головы до пят закутанная в какую-то черную тряпку. В волосах ее серели седые пряди, а на лице я заметил татуировку, что необычно для здешних островитянок. У нее были огромные, блестящие, совсем безумные глаза. Взгляд их был прикован ко мне в немом и неистовом обожании, малость, как показалось мне, наигранном. Я не услышал от нее ничего членораздельного, она только причмокивала языком, бормотала что-то и напевала себе под нос, словно дитя при виде рождественского пудинга. Старуха проползла через всю комнату, не отклоняясь, прямо ко мне и, достигнув своей цели, тотчас схватила мою руку, издавая при этом какие-то мурлыкающие звуки, словно огромная кошка. Затем она исполнила нечто, вроде песни.
— Что за чертовщина? — вскричал я, так как, признаться, существо это меня напугало.
— Это Фа-авао, — сказал Рэндолл, и я заметил, что он, пятясь, забился в самый дальний угол.
— Вы что, боитесь ее? — спросил я.
— Я? Боюсь? — зарычал капитан. — Друг мой, я ее презираю. Я не разрешаю ей переступать мой порог! Но сегодня ведь дело особое… из-за вашей свадьбы. Это же мать Юмы.
— Ну, а хотя бы и так. Так что ей нужно? — спросил я, чувствуя, что рассержен и испуган сильнее, чем мне хотелось бы показать. Капитан объяснил, что она произносит стихи в мою честь, поскольку я собираюсь взять Юму в жены.
— Прекрасно, благодарю вас, голубушка, — сказал я, рассмеявшись через силу, — рад вам служить. Но, может, моя рука вам уже без надобности, так буду весьма признателен, если вы ее отпустите.
Она повела себя так, словно слова мои дошли до ее сознания: песня переросла в крик и оборвалась. Женщина уползла из комнаты тем же манером, как и проникла в нее. И, должно быть, тут же нырнула в кусты, потому что, когда я подошел за ней к двери, ее уже и след простыл.
— Довольно странные повадки, — сказал я.
