нами, была в Кельне - 12 ноября 1980 года в квартире Генриха Белля на Хюльхратерштрассе, 7. Много лет до этого писали сюда и отсюда получали письма. ...После радостной суматохи встречи надо начинать жить в непривычном, странном мире. Жить беспомощной, глухой и немой - немецкий язык я начала учить за две недели до отъезда. И языковая стена - не единственная: не знаю, как войти в трамвай, в метро. Автомат почему-то меня не слушается. У нас бросаешь пятак, и езжай по всей линии. Не знаю, как покупать, как спросить, как понять, что тебе ответят. Нужен поводырь. В нашем московском доме перебывало множество иностранцев, больше всего немцев и американцев. Одни лишь промелькнули, с другими связала дружба, закрепленная их приездами в Москву, перепиской, телефонными разговорами, пока у нас не выключили телефон. Но поводырь из местных жителей даже и представить себе не может, чего я не знаю. Помогла мне больше всего подруга, которая сама испытала шок адаптации раньше. Надо привыкать самой. Раковина для мытья посуды. Два крана, на одном я сначала заметила лишь красную полоску - жду горячей воды. Но нет никакой. Оказывается, он только для того, чтобы установить, какая вода тебе нужна. Мне это объясняют. Я, кажется, уже поняла, но руки привыкают медленно. Проходит много времени, а я, забывшись, все жду воду из левого крана. И дома, и в Германии моя рука с незапамятных времен открывала все тот же кран в одну сторону, а закрывала - в другую. А в Америке - наоборот. Хочу уменьшить струю - в который раз меня заливает. Ну почему краны открываются не в нашу, не в 'правильную' сторону?! И надо терпеливо пытаться переучиваться, не возмущаясь из-за кранов ни Европой вкупе с Америкой, ни собственной неумелостью, неприспособленностью, ни устройством мироздания... Мы по утрам едим гречневую кашу. В Германии гречка есть только в магазинах 'Реформ'. Варю, получается совсем не то. Слышу шутку: - Здешняя гречка промыта в стиральном порошке... Гречку нам присылают из Москвы. ...Все продукты надо покупать в супермаркете... ...В магазинах фирмы 'Альди' надо покупать все, что сыплется: сахарный песок, крупы, муку... ...Нет, сюда не ходите: магазин маленький, значит, все дороже. И сейчас не могу привыкнуть к тому, что за один и тот же предмет, будь то хлебец, чайный сервиз или брюки, платят разные цены в зависимости от того, где покупаешь, в каком районе, в какое время года. И колебания значительны, иногда - вдвое. Подчас различие цен ясно. Вот мы идем на пляж. 'Не забыть на обратном пути купить к обеду помидоры'. Мелькает цена. Возвращаемся через три часа, помидоры стоят вдвое дешевле: продавщица спешит домой, скорее бы все продать. Распродажа в магазине женской одежды в Кельне. Колеблюсь между двумя летними платьями. - А вы купите оба. - Нет, это мне не нужно и дорого. - Я уступлю полцены. И этой владелице выиграть время, по-видимому, выгоднее - скорей бы все распродать. Ни с чем подобным я никогда до этого не сталкивалась. Некоторых колебаний цен не возьму в толк до сих пор. Трудно определить и реальную стоимость жизни: соотношение цен совершенно иное, чем в СССР. Раньше я знала только, что квартиры - относительно - очень дороги. Это подтвердилось. Узнаю, что прическа стоит столько же, сколько дешевые джинсы. У нас за джинсы можно причесываться год еженедельно. В СССР единица любых расчетов - поллитра. За бутылку можно починить сантехнику, врезать замок, вставить разбитые стекла. А как здесь? Испортилась пишущая машинка. Оказывается, дешевле купить новую, чем чинить старую. Наши советские представления, будто вещи здесь прочные, несколько идеализированы. Проходит больше года, пока начинаю понимать, что очень прочны только очень дорогие вещи. Остальные так и рассчитаны - на сезон. Потом придет новая мода. У босоножек, как правило, не подбивают набойки многие их просто выбрасывают. Очень высоко - по сравнению с Советским Союзом - оплачивается труд машинистки, уборщицы, уход за больными и детьми. Поражают с первого дня лотки с овощами и фруктами: в любом городе, в деревушке, в любое время года - свежие помидоры, виноград, яблоки. Перенести бы эти лотки на московские улицы - хоть для детей! Поражает, что нет никакой разницы между бытом в Кельне и в любом маленьком городке. Вот в Бад Мюнстерайфеле шесть тысяч жителей, а ресторанов, кафе, отелей, магазинов и уж, конечно, товаров в них больше, чем в ином московском районе, где живут сотни тысяч людей (разве что в больших городах, в больших магазинах все подешевле). Читаю в газетах, что молодые врачи не хотят уезжать из больших городов. Тут между нашими странами не различие, а сходство. Но, видимо, здесь действуют иные причины, уж во всяком случае с материальным уровнем жизни не связанные. ...Чему мне еще только не предстоит дивиться? Вывескам 'Il Banko del Santo Spirito' - 'Банк святого Духа' - отделения по всей Италии. Кельнский собор вижу на второй день приезда. Никакие репродукции этого чуда не передают. С детства твердила строки Александра Блока:
Мы помним все - парижских улиц ад
И венецьянские прохлады,
Лимонных рощ далекий аромат,
И Кельна дымные громады...
Прихожу на свидание с этой громадой - собором. Он меняется. То серый. То коричневый. То зеленый. Дымный. В туманные дни он двоится - на небе чудится второй собор. У Гейне в 'Зимней сказке' собор - 'дьявольски черный'. Гейне предлагал устроить в соборе конюшни. Много раз читая 'Зимнюю сказку', не обращала внимания на эти строки. Сейчас кощунство ранит. Музей римских древностей. Вблизи от собора раскопаны целые римские улицы. Спускаемся. Видим и зал римского суда. В этой римской колонии уже в первые века нашей эры были заложены основы правового государства. Какими-то неведомыми путями это давнее прошлое накладывает отпечаток на души отдаленных потомков. Почти два века тому назад срыли Бастилию и к столбу на площади прибили табличку: 'Здесь танцуют'. И танцевали. Думаю, что это не прошло бесследно для новых поколений французов. История Франции, Германии - давняя; она воплощена и в тех священных камнях Европы, о которых напоминал Достоевский. Александр Герцен писал в 1847 году:
'Рейн-то Рейн, и Dom, и весь город. Здесь действительность победила ожидания. Я просто влюблен в Кельн (Colonija Agrippina Sancta), Кельн, как Москва в России, heilige Stadt...'.
История в быту. Вывеска над магазином фарфора, мимо которого прохожу часто: 'Мануфактура Фюрстенберга, основана в 1745 году'. Вначале меня это поражало: восемнадцатый век, а ведь это просто - посудный магазин, никакой не памятник. Сейчас, к сожалению, подобные вывески даже не всегда замечаю. У собора туристы, разноязычная речь, щелкают фотоаппараты. И тут же проходят демонстрации. 'Протестуем против преследований верующих в Румынии!' Около сотни участников. Раздают листовки. Скучающий полицейский наблюдает. Большая толпа огибает демонстрацию. Вижу часть плаката: '...осужден на десять лет лагерей'. Другая демонстрация, гораздо многочисленнее. На плакате: 'Протестуем против американского и советского империализма'. Немецкая приятельница поясняет: - Резко повысились цены на общественный транспорт, вот они и протестуют... Связи между империализмом и ценами на транспорт я так и не уразумела. Демонстрация - понятие, изменившее смысл за годы моей жизни. В последнее время оно означало: два-три десятка смельчаков в День прав человека на Пушкинской площади в Москве пять минут молчат, сняв шапки: протест против того, что инакомыслящих заключают в тюрьмы. Участников заталкивают в милицейские 'воронки'. Тут видела по телевизору, как некоторых участников демонстрации в Брокдорфе заталкивали в полицейские машины. Эти люди выступали против строительства атомной станции. Протестовать против правительственного решения, связанного с военной промышленностью, - мало кто у нас на это решится. Между тем атомные станции строят вплотную у городов. Стоп! Неизвестное можно, наверное, понять только через известное. Сравнением. Сопоставлением. Ищу меру. Можно сравнивать вещи конкретные, реальную зарплату. Сколько раз мы в Москве слышали по 'Немецкой волне': рабочий в СССР, чтобы купить костюм (велосипед, приемник, ковер), должен проработать у станка столько-то, рабочий в Федеративной Республике Германии - столько-то. Рабочие в ФРГ живут несравненно лучше, это очевидно. Думаю, что, прочитав или услышав о демонстрации в Брокдорфе, на многих московских кухнях, где чаще всего и решаются все мировые проблемы, качают головами, а то и обличают: с жиру бесятся... нам бы их заботы... Еще в Москве спрашивала себя после подобных споров: почему я должна считать, что горше моего, нашего горя и нет на свете? Да и в непредставимых обычному рассудку астрономических числах - 30 миллионов, 60 миллионов погибших - так легко теряется одна гибель, горе одного, близкого ли, дальнего... Нет, я не желаю жителям Западной Европы наших забот. Я радуюсь тому, что на этой земле такое изобилие, такой невообразимо легкий (особенно с нашей точки зрения) быт; радуюсь и тому, что люди могут позволить себе выйти на демонстрацию (независимо от того, по душе ли мне лозунги данной демонстрации), и это не грозит крушением всей жизни для них и для их семей. А горя и здесь, в Германии, было предостаточно. Мы в Москве часто жаловались, - и я еще пожалуюсь, - на то, как мало о нас, о нашей жизни знают за границей. Но сегодня думаю - кто из множества друзей, собиравшихся у нас дома, знает, что в конце войны четырнадцать миллионов немцев были выселены из родных мест, и два миллиона из них погибли? Я об этом услышала только здесь. Да, войну начал Гитлер, но эти, выселенные, - женщины, дети, старики, - они столь же виновны или столь же невиновны в преступлениях гитлеровщины,
