Орлова-Копелева Раиса
Двери открываются медленно
Раиса Д.Орлова-Копелева
Двери открываются медленно
Rem1: Книга интересна сопоставлением русского диссидентского движения со всемирным: Лех Валенса, Сартр, пацифистское, атиядерное движение, 'Международная амнистия', профсоюзы в Ираке, и т. д.
Rem2: В книге в середине текста есть обрыв, обозначенный (??).
Эта книга - исповедальный рассказ Раисы Орловой о времени, прожитом в разлуке с родиной: в 1980 г. она, лишенная советского гражданства вместе с мужем, Львом Копелевым, поселилась в Германии. Драма эмиграции, преодоление отчужденности, нащупывание почвы под ногами предстают здесь в особом, чисто духовном аспекте.
Предисловие
В древности самым желанным гостем на пиру или при дворе правителя был путешественник. Он говорил о странах, где еще никто не бывал. Но если странник успевает пустить корни в том, другом мире - пожить в нем, выучить язык, обзавестись друзьями, то у него помимо собственной воли появляется особая миссия. Не бесстрастного описателя, который всего лишь добросовестно пересказывает своим то, что видел у чужих, но сталкера, принадлежащего обоим мирам и обреченного на то, чтобы всегда находиться в точке их встречи и служить вечным толмачом, посредником в их трудных переговорах, помогать этому контакту, все время переводя 'туда и обратно' значение незнакомых понятий, снимая неловкость, возникающую из-за разницы менталитетов и бытовых реалий. Русская американистка, писательница, редактор Раиса Орлова-Копелева (1918-1989) вместе с мужем, известным писателем, диссидентом и профессиональным германистом Львом Копелевым, выехала в ФРГ по приглашению Генриха Белля на один год в ноябре 1980 года. В январе 1981 указом Президиума Верховного Совета за подписью Брежнева оба были лишены гражданства СССР. В мае 1981 супруги Копелевы стали гражданами ФРГ. 'На Западе у меня обострилось ощущение - два конца обнаженных проводов. По стечению обстоятельств и взглядов я не могу отбросить, 'выключить' ни один, ни другой', - описывает миссию невольного, но в то же время и добровольного посредничества Орлова в книге 'Двери открываются медленно', впервые увидевшей свет на русском языке в 1984 году в США и теперь, спустя почти десять лет, доступной российскому читателю. 'С тех пор, как Нина Берберова, одна из писательниц-эмигранток первой послереволюционной волны, сказала: 'Мы не в изгнании, мы в послании', прошло почти шесть десятилетий... Я в изгнании. С внутренним обязательством свидетельствовать, рассказывать о моей родине, искать двери, связывающие разделенные миры', - так Орлова определила дело, которое стало для нее главным с тех пор и до последних дней ее жизни. Сегодняшнему читателю, конечно, вольно свысока иронизировать над верой Раисы Орловой в 'интернационализм, общность всех людей', над мечтой автора 'о едином человечестве', над трогательной оторопью московской интеллигентки, недавней хозяйки диссидентской кухни, перед регламентированной холодностью западного быта и дружеских контактов. Но при этом не стоит забывать, что наше нынешнее спокойное, уверенное знание о Западе оплачено в том числе и этой 'наивностью'. И вообще - тогда еще эмиграция могла восприниматься как миссия...
Александр Зотиков 1993
Введение
Эта книга возникла из надежд и отчаяния. Из непреодолимой потребности поделиться с близкими на родине тем, что я увидела, услышала, испытала, передумала за два с половиной года жизни в чужом мире. Из потребности поделиться с близкими на Западе хоть малой частью того, что я видела, слышала, испытала, передумала за длинную жизнь в Москве. Двенадцатого ноября 1980 года мы прилетели в Германию. Тринадцатого я написала первое письмо домой. С тех пор пишу, не переставая. Письма, естественно, личные, каждое из них предназначено только адресату. Но без них не было бы этой книги. Меня часто спрашивали в Германии, а потому и в других странах: как я воспринимаю этот мир? Что нравится, что не нравится? Что близко, что чуждо? Совпадает ли увиденное с теми представлениями, которые возникали по фильмам, по книгам, по рассказам приезжавших к нам иностранцев? Соответствует ли этому реальный Запад? Из ответов на вопросы возникали некоторые страницы книги. Но и сейчас на большинство вопросов я ответить не могу. Мы - изгнанники; кто по своей воле, а кто по воле судьбы. В нас причудливо смешаны два мира: тот, который мы покинули (или который нас отверг), и тот, что нас принял. Может быть, это особое сочетание подчас и помогает разглядеть то, что было невидимо или едва видимо мне, когда я была связана лишь с одним миром? Иногда кажется: удалось что-то донести, рассказать, меня услышали. Но чаще, несравнимо чаще - сознание невыразимости, неповторимости опыта. Пропасть. И мост через нее не построишь. Пытаюсь преодолевать отчаяние, пытаюсь донести крупицы русского опыта до здешнего читателя и - донести хоть крупицы западного до моих близких в Москве. Посвящаю эту книгу родным и друзьям, от которых я неотделима вопреки расстоянию, границам, указам (*).
(* Имеется в виду указ о лишении гражданства от 12.01.81. До указа о восстановлении гражданства (август 1990 г.) Р. Орлова не дожила. - Ред. *)
Посвящаю ее друзьям на Западе, которые помогли мне начать сначала. Посвящаю Льву Копелеву - как все и всегда.
Раиса Орлова-Копелева 1984
I. Двери открываются иначе
Наружные двери во многих европейских домах заперты. На двери табличка список жильцов. Ищешь нужную тебе фамилию, нажимаешь кнопку. По внутреннему телефону спрашивают, кто там. Раздается жужжание, напоминающее звук электробритвы. Если толкнешь - дверь медленно откроется. Если мгновение пропустишь - снова заперта. Все двери в эту страну - Германию, в этот мир, открываются медленно. Первых немцев, которые встретились мне в жизни, звали Гретель и Ганс. Но я тогда не знала, что они - немцы, так же как не знала, что Сандрильона француженка, что Пиноккио - итальянец, что сестрица Аленушка и братец Иванушка - русские. В детстве люди делились на добрых и злых, на красивых и уродливых, на умных и глупых, на храбрых и трусливых. Потом мне, студентке филологического факультета, начала открываться Германия в книгах Гете и Шиллера, Гейне и Томаса Манна; в них смешивались правда и вымысел, реальность и поэзия. В реальной Германии тогда господствовал фашизм - костры из книг, преследования коммунистов и евреев, призывы к ненависти, к войне, тюрьмы, концлагеря. Вглядываюсь сегодня в лица моих здешних сверстников и безмолвно спрашиваю, что они делали в те годы? Были в Сопротивлении? В эмиграции? Кричали 'Хайль Гитлер'? Или просто жили, не зная, закрывая глаза на торжествующее рядом зло, как я жила в Москве в те годы, так, словно архипелаг ГУЛАГ и не существовал?.. Германия напала на Советский Союз. На фронтах сражались, гибли друзья, однокашники, однокурсники. Погиб мой первый муж. Ненависти к немцам, охватившей тогда многих моих соотечественников, я не испытала. Враги были фашистами. Всю войну мне часто снился один и тот же сон: на белый лист ватмана разливается коричневая тушь. Моя пятилетняя дочка, увидев военнопленных немцев, работавших на развалинах Крещатика в Киеве, удивленно сказала: - Мам, они же как люди... В конце пятидесятых годов, когда по всей стране сбрасывали памятники Сталину, когда люди испытали глубокое разочарование в идеалах, в идолах, необходимый тогда опыт искали в книгах. Русские книги, в которых запечатлен опыт тогдашних разочарований, сегодня составляют целую библиотеку. Но тогда они либо еще не были написаны, либо хранились в ящиках письменных столов и лишь позже дошли до читателей. И возникла едва ли не массовая тяга к Ремарку, непонятная вне обстоятельств и времени. Необходимую именно в этот момент духовную пищу мы находили у немецкого писателя, которого сегодня плохо помнят у него на родине. После долгих лет отрезанности к нам стали возвращаться старые и появляться новые произведения зарубежных писателей. Это происходило с трудом, каждое писательское имя приходилось пробивать, доказывать, часто не без хитростей и всяких дипломатических уловок, что эти писатели 'прогрессивны', а то и близки советской идеологии. Находили несколько фраз, скажем, в защиту мира значит, можно издавать. К тому же мы доказывали, что каждая такая публикация укрепляет престиж СССР. В годы сталинщины были под запретом даже некоторые произведения иностранных писателей- коммунистов: 'Десять дней, которые потрясли мир' Джона Рида, 'Герои пустынных горизонтов' Джеймса Олдриджа, 'Транзит' Анны Зегерс, все драмы Брехта. Почти двадцать лет борьба за публикацию хороших талантливых новых и старых иностранных книг и составляла смысл моей жизни. Моя специальность американская литература. Я предлагала редакциям журналов и издательствам произведения, прочитанные мною по-английски, писала предисловия, рецензировала. Добивалась, чтобы издавали Хемингуэя и Фолкнера, Хеллман и Миллера, Сэлинджера и Стейнбека, Апдайка и Болдуина. Работая в журнале 'Иностранная литература', я занималась, конечно, не только американцами, но и писателями других стран: Дорис Лессинг и Грэмом Грином, Мориаком, Сент-Экзюпери, Брехтом и Беллем. Опубликовала шесть книг и больше двухсот статей, преимущественно о литературе США. Страны, в которой не бывала. Нас и не удивляло то, что, постоянно твердя о связи литературы с действительностью, мы изучали иностранные книги, не побывав на родине автора, словно ставили опыты в лаборатории или изучали мореплавание в закрытом бассейне. Первая не метафорическая дверь на Западе, которая настежь распахнулась перед
