оспаривал сторонников, не менее придирчиво сомневался в их аргументах.
Он был одним из немногих мастеров диалога, дружелюбного диспута. Он верил в единство нравственных основ вопреки пропастям, разделяющим нации, религии, мировоззрения. В нем жила глубокая иррациональная вера и просветительская убежденность: каждого человека нужно стараться понять и каждому можно объяснить. Значит, надо пытаться объяснять.
Как бы решительно, страстно он ни оспаривал чьи-то взгляды, убеждения, принципы, он никогда не опускался до аргументов ad hominem.
Он писал в 1979 году:
'Догматизм мышления, нетерпимость к инакомыслию - застарелая болезнь нашей родины, а лекарство одно - научиться понимать друг друга, научиться вести диалог.
...Нам и нашим потомкам предстоит синтезировать Нагорную проповедь и ярость книги Иисуса Навина, прозрения Ницше и тяжеловесные построения 'Капитала', смущающие открытия Фрейда и смертельно опасные достижения эпохи 'думающих машин'... Синтез - это не эклектика... Это захватывающая и неподъемная творческая работа...'
Он не сердился, а только удивленно огорчался, когда на него самого озлобленно нападали.
'Довольно уж вы, либералы, попили нашей кровушки!' - кричал ему один из его приятелей, участник семинара, радикальный почвенник.
Сережа очень опечалился, но не перестал общаться с ним и посвятил ему стихотворение:
Спаси нас Бог от явленных пророков,
От страшных лет возврата на круги,
Страна не помнит горестных уроков,
И снова братья станут, как враги...
...О, Родина, кровавый плат, дерюга...
Насилий и убийств
Да сгинет круг! Опричник и бомбист
Да изойдут! И будем мы любить
И врачевать израненные руки.
Полемизируя с дружественным оппонентом, Сережа писал:
'...У всех нас, живущих и думающих, есть общий метод. Этот метод сочувствие.
В сфере жизни это сострадание. Основа любви, милосердия, жертвенности, основа всего самого нежного и нужного в человеческих отношениях. И Библия и прекрасное дитя греко-христианской цивилизации - европейское искусство развили в нас дар сопереживания, бесконечно раздвинули рамки нашего духовного опыта (разумеется, то же произошло у воспитанников других культур). Может быть, мы созрели для сочувствия в сфере мысли, в сфере, в которой мы не научились сопереживать.
...Я буду стараться сочувствовать. Я прошу сочувствия'.
У нас Сережу с Ниной называли 'маслята'. Мы виделись все чаще. И сегодня перед нами его большие, светящиеся, мудрые глаза. Пытливый взгляд, улыбка, словно бы виноватая и безмерно добрая.
Не можем вспомнить, когда мы начали воспринимать его уже не как сына, а как младшего брата и очень близкого друга.
Сережа погиб в автомобильной аварии летом 1982 года. Но с горем разлуки, с неутолимой болью утраты мы все отчетливее сознаем, что именно связывало нас, кроме родственной любви, чем он так привлекал и даже покорял нас.
Он был наделен поразительно острым чувством своей ответственности и за ближних, и за дальних, за все, что происходило вокруг него и в стране. Он требовал от себя неизмеримо больше и строже, чем с кого-либо другого. Впрочем, он вообще редко требовал от других. Если кто-либо из друзей попадал в беду, он бросался на помощь, не ожидая просьб. И у нас в самые трудные дни он внезапно оказывался рядом и помогал неутомимо и почти незаметно. А потом еще часто корил себя: мол, сделал недостаточно.
Он никогда ничего не проповедовал, никого не поучал. Но мы знаем многих, кто у него учился. И мы тоже были среди них.
На Западе нас часто спрашивают, что же все-таки такое русская интеллигенция?
Русский интеллигент - это не сословие, не образовательный ценз. Это олицетворенное стремление к единству ума и сердца, образованности и нравственного сознания - сознания нерасторжимости личного достоинства и общественного долга.
Сергей Маслов, в жизни и творчестве которого сочетаются ренессансные, просветительские черты и глубокая укорененность в родной почве, был настоящим русским интеллигентом.
АНДРЕЙ САХАРОВ
Мы впервые услышали об Андрее Сахарове в 1964 году. Шло общее собрание Академии наук. Утверждалось избрание новых академиков. Среди кандидатур был некто Нуждин - ближайший сотрудник Лысенко, считавшегося при Сталине 'главой марксистской биологии'. Он и при Хрущеве оставался всесильным.
Однако несколько академиков выступили против избрания Нуждина, так как за ним не числилось никаких научных работ.
Молодой академик говорил ровным, тихим голосом, что Нуждин не только лжеученый; он и его покровитель Лысенко виновны в том, что разрушена целая наука - советская генетика, виновны в преследованиях, даже в гибели ученых. Рядом с президентом Академии Келдышем сидел Ильичев, заведующий отделом ЦК, главный идеологический советник Хрущева. Он спросил громким, злобным шепотом:
- Кто этот мальчишка? Келдыш ответил:
- У нас его называют отцом водородной бомбы. Собрание подавляющим большинством провалило кандидатуру Нуждина.
Обо всем этом нам рассказывали разные люди, радуясь еще одной примете обновления. Но были и тревожные слухи - Хрущев, разъяренный самоуправством ученых, хотел даже распустить Академию.
Весной 1966 года мы снова услышали о Сахарове. Он был в числе 25 ученых, музыкантов, артистов, писателей, которые подписали обращение к XXIII съезду - призыв не допускать реабилитации Сталина...
Летом 1968 года мы прочитали в самиздате его меморандум 'Размышление о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе'. Некоторые его пожелания и предложения нам показались утопичными, наивными, но излучаемый этим меморандумом дух, нравственная позиция и человеческий облик автора, воплощенный в его размышлениях, необычайно привлекали. Именно в это время вести из Праги - весна 'социализма с человеческим лицом' - вызывали все новые надежды. А московские слухи, зловещие интонации советской печати возбуждали старые тревоги и страхи. И Сахаров, спокойно, серьезно, именно как ученый рассуждавший о важнейших проблемах страны и мира, укреплял надежды и помогал преодолевать страхи.
Мы впервые увидели Андрея Дмитриевича и познакомились с ним в 1971 году на вечере поэзии в клубе писателей.
Летом 1972 года он написал два обращения к советскому правительству о политической амнистии и об отмене смертной казни. Л. подписал оба.
Они побывали у нас, мы у них и вскоре по-семейному сблизились.
Каждое лето Сахаровы проводили в той же деревне, где и мы дачничали много лет. Только они жили в Жуковке-второй, по другую сторону железной дороги. Там, в лесном поселке на территории 'правительственного заповедника', несколько дач были подарены академикам Тамму, Харитону, Семенову, Сахарову.
Две дачи приобрели там же Мстислав Ростропович и Дмитрий Шостакович.
Летом 1972 года на маленькой лесной улице по соседству с Сахаровыми жили Ростропович и его гость Александр Солженицын, Александр Галич, гостивший неподалеку, на другой даче. За углом жил Шостакович.
Чуть подальше, огражденный дощатым забором, был поселок Совмина; там жили Молотов, Булганин, министры, члены ЦК. В заборе была дырка, и через эту дырку мы не раз лазили вместе с Сахаровым, чтобы сократить путь к станции и к нам домой.
...Двухкомнатная московская квартира на Чкаловской улице принадлежала Руфи Григорьевне Боннэр,
