Синяки ее почти совсем прошли, ссадины подсохли, и, несмотря на печальное, а порой и мрачное выражение лица, Вера опять имела вид цветущий и здоровый, и Виктор Сергеевич уже никак не мог представить себе Веру жертвой.
И он, беседуя с Верой, хмурился и злился. Но не оттого, что Вера сердила его, нет, он был недоволен собой. Он чувствовал, что ведет себя дурно, такого с ним давно не случалось, он ловил себя на том, что в последние дни постоянно стремится отыскать в Вере, в ее словах, в ее облику в ее манерах, в ее взглядах на жизнь, в ее судьбе нечто такое, что показалось бы ему нехорошим, даже противными вызвало бы у него неприязнь к Вере. Он запрещал себе делать это, давал себе слово не поддаваться чувствам, а быть, как и всегда, справедливым и беспристрастным до щепетильности. Но только он принимался думать о том, какое должен принять решение, тут как тут, помимо его воли, к досаде Виктора Сергеевича, мысли о Вере возвращались.
И оттого, что Виктор Сергеевич старательно уговаривал себя не изменять холодному профессиональному благоразумию и не дурить, оттого, что он убеждал себя ни в коем случае не относиться к Вере с неприязнью, он в конце концов и почувствовал к ней именно неприязнь.
13
Сергей в Никольском не появлялся.
'Ну и слава Богу, - думала Вера, - хоть есть у человека соображение, обойдемся без сцен... Теперь, честное слово, легче стало...' Она и Нине это повторила.
- Так, сразу, - сказала Нина, - остыть ты к Сергею не могла. Я тебя знаю. Прогнала, наверное, по глупости и сгоряча.
- Мое дело, - сказала Вера мрачно.
- Конечно, твое. Еще чье же? Не Сергея же...
- Ну, давай, давай, сыпь соль на рану. Достань столовую ложку.
- Ты ж говоришь - тебе легче стало?
- А хотя бы и легче?
- Верк, ты на меня не дуйся, я ведь не ради каких глупостей... Хочешь, я сейчас же поеду, найду Сергея, все ему объясню, сюда приведу? Хочешь?
- Не надо! - испугалась Вера. - Ни в коем случае! Все. С ним все. Кончено - и все.
- Ну, посмотрим, на сколько тебя хватит.
- Я и тебя могу прогнать, - сказала Вера серьезно, - если тебе этого так хочется.
- И меня гони! В шею! Уж тогда тебе совсем легко станет. С крыльца спусти!
Тут Нина не выдержала, рассмеялась, нос свой, чуть расширенный книзу, сморщила, подсела к Вере, обняла ее.
- Ой, Верк, ну что мы с тобой, а? Ведь ничего не изменишь, и надо привыкать жить с этой поклажей... Все наладится, Верк... Праздники-то - они на каждой улице бывают, всему свое время!
- А может, мне с этой улицы съехать? - подняла голову Вера. - Может, на этой улице для меня никаких праздников уже не будет? Подальше из Никольского, куда глаза глядят, в тихое место, где меня никто не знает и знать не захочет?..
- Суда надо, Верк, дождаться. После суда и решать.
- Да, конечно... Суд - и тогда уж...
После недолгого молчания, после тишины, тягостной и горькой, Нина все же растормошила Веру, развеселила своей болтовней, даже заставила порассуждать о модах и на газетном обрывке, прямо поверх черных меленьких слов о горных пастбищах Сусамырской долины, нарисовала летящие контуры двух легких туник, рекомендованных 'Силуэтом' к мини-юбкам и расклешенным книзу брюкам. 'Надо будет тебя вытащить в Москву, - сказала Нина. - Можем просто погулять, подышать воздухом, можем сходить на выставку или на концерт. А то здесь прокиснешь, увянешь ведь...' Вера успокоилась, даже, казалось, благодушествовала и согласилась на самом деле съездить с Ниной в свободный день в Москву. А когда Нина ушла на работу, отстучали по вымытым доскам крыльца ее коричневые лакированные каблучки, уплыло к калитке бежевое с разводами платье из шелка, и только ландышевый запах польских духов остался в комнате, Вера вновь подсела к столику и стала рассматривать Нинины рисунки. И тут поняла, что о модных нынче туниках она думает с интересом, словно бы ничего и не случилось. 'А ведь случилось, случилось!' - с тоской сказала она себе.
И после, где бы Вера ни была - в магазине ли, злом от жары, в вагоне ли бешеной электрички, на улице районного центра, за красными ли крепостными воротами Вознесенской больницы, - где бы она ни была, что бы она ни делала и как бы ни отвлекали ее хлопоты и люди, относившиеся к ней по-доброму и с пониманием, какими бы счастливыми ни выдавались минуты забвения - все это было ненадолго, все нынешнее оказывалось ей шелухой, шелуха опадала, а приходила тоска и уже окостеневшая, вечная мысль: 'А ведь случилось! Случилось!..' Да, все в ее жизни уже случилось, все было - и позор ее, и разрыв с Сергеем, и все, все, все...
'Суд бы скорее', - думала Вера, находя в мысли о суде некое успокоение. Так ждала она раньше приезда Сергея, полагая, что приезд этот все в ее жизни изменит к лучшему. Теперь именно суд виделся ей рубежом надежды, что там будет, за этим рубежом, Вера представляла смутно, - скорее всего и вовсе ничего не представляла толком. Оттого, наверное, и надеялась на суд. Отчаяние, словно бы растворенное в ней, Вера стремилась извести работой, все выискивала и выискивала занятия для себя и в Вознесенской больнице, куда с охотой отправлялась по утрам, и дома - на огороде и на кухне.
Однажды, когда Вера окучивала картошку, долбила мотыгой землю между грядок, бурую, просушенную солнцем, словно бы солончаковую, подгребала ее к тщедушным кустикам, она услышала негромкий разговор. Вера выпрямилась и увидела на террасе каких-то людей, вроде бы женщин. Солнце било в глаза, и Вера не поняла, кто там пришел, - видимо, материны гости. Она вытерла лицо подолом сарафана и снова принялась бить мотыгой землю. Но минут через пять на крыльце появилась мать и окликнула ее.
- Чего еще? - спросила Вера недовольно.
- Вера, к нам вот пришли, - сказала мать.
- Кто еще пришел?
- Ну вот, знаешь, пришли... - Мать как-то мялась, и Вера по голосу ее чувствовала, что она волнуется. - Надо поговорить...
- Ты и поговори, - сказала Вера.
- Нет, и тебе надо. Они и к тебе пришли...
- А кто они-то?
- Ну, эти... Ну, знаешь... Иди, Вера, а? Надо... А то нехорошо выйдет...
- Вот еще удовольствие! - проворчала Вера и бросила мотыгу. - Гнала бы ты их!
Сказала это она так, на всякий случай, представить не могла, кого принесла к ним нелегкая, - впрочем, ей было все равно, видеть она сейчас никого не желала, даже Сергея, и ни за что бы не пошла в дом, заупрямилась бы и не пошла, если бы не почуяла в словах матери, в ее руках, опущенных нескладно, не только растерянность, но и испуг. И к ней-то, Вере, мать обращалась с крыльца без обычной резкости, а неуверенной в себе просительницей. Все это озадачило и насторожило Веру. Намыливая руки под краном, Вера покосилась на мать:
- Ну, и кто там?
- Сама увидишь, - сказала мать и улыбнулась странно, будто смущалась чего-то или никак не могла поверить в реальность появления в их доме именно этих гостей.
'Неужели отец вернулся?' - подумала Вера.
Нахмурившись, решительным шагом прошла она в комнату и там за столом увидала трех женщин. 'Так, - сказала себе Вера. - Начинается'. Женщины сидели в комнате хорошо ей знакомые - Елизавета Николаевна, мать Колокольникова, Зинаида Сергеевна Турчкова и приятельница Вериной матери Клавдия Афанасьевна Суханова, известная в Никольском хлопотунья по прозвищу 'Сваха'.
- Здравствуй, Верочка, - сказала Суханова, улыбаясь широко. - Что ж ты не здороваешься?
- Здравствуйте, - растерянно сказала Вера.
- Здравствуй, Вера, - услышала она от Колокольниковой и Турчковой.
- Присаживайся, Верочка, - сказала Суханова, - вот мы для тебя стульчик приготовили. Будь как дома.
Вера машинально опустилась на стул, а глянув в окно, увидела бабку Творожиху, топтавшуюся у
