Орлов Владимир
Субботники
Владимир Викторович Орлов
Субботники
Рассказ
Владимир Викторович Орлов - один из самых самобытных писателей нашего времени. Используя приемы фантастики и романтического реализма, он пишет о творчестве, о положении художника в обществе, о любви, о любимой Москве. Романы Владимира Орлова изданы во многих странах мира.
Во второй том Собрания сочинений вошел роман 'Происшествие в Никольском' о судьбе юной Веры Навашиной, о драме, произошедшей в ее жизни, и о том, что никогда не поздно по-новому взглянуть на свое предназначение, а также рассказы, написанные в разные годы 'Что-то зазвенело', 'Трусаки' и 'Субботники'.
1
Жилось плохо. Полоса мокрых дождей со снегом. Напишешь что-то, прочитают, наберут, а потом - в разбор. С просьбой о просветлении текста. Жена угодила в больницу, и надолго. На троих в месяц выходило семьдесят рублей. А тут субботник. Или внеси червонец в фонд. Или прояви себя в деле. Иначе засомневаются - со всеми ты или бредешь один и неизвестно куда. Колебания вышли краткими, полезнее для семьи и народа было идти куда направят. А местом приложения гражданских усилий моим коллегам издавна был определен зоопарк.
2
В субботу к восьми утра я поехал в зоопарк. Апрельский день был сырым, лил дождь, трамвай выбрызгивал воду из стальных пазов, полагалось бы взять зонт, но с зонтами в бои не ходят. 'Сегодня мы не на параде', - слышалось из динамиков по всем путям движения транспорта из Останкина к Грузинам.
Бывалые люди в плащах, резиновых сапогах втекали в служебную калитку хозяйственного двора на Большой Грузинской. Выглядели они невыспавшимися, обиженными - в цехе у нас больше сов, - терли глаза и позевывали надменно, как бы с намеком на внутренние свободы и независимость. Впрочем, все давали понять, что явились сюда, хоть и отодвинув бумаги, для вечного, но с ощущением долга. Знакомых я увидел мало, а вот поэт, как он сам рекомендовал себя - южно-рыльского направления, Болотин шагнул ко мне.
- И у тебя, что ли, десятки нет? - спросил Болотин.
- Нет, Красс Захарович. Вот я и...
Я смутился, будто бы оправдываться был намерен насчет десятки; птичий глаз Болотина оживился, но тут же погас. Болотин был вял, губы облизывал, и я понял, что нынче он меня не одолеет. И крепость не возьмет.
- Ну и правильно, - кивнул Болотин. - Главное, проследи, чтобы тебя в списке не пропустили. У нас, сам знаешь, все идиоты и растяпы.
Красс Захарович скривился и сплюнул.
- А y кого список-то?
- У бригадирши, вон, в брезентовом плаще, Анны Владимировны, переводчицы.
Я поспешил к списку, потоптался среди последних и, убедившись, что меня внесли, вернулся к Болотину.
- Первый раз, что ли? - спросил Красс Захарович.
- Первый... А вы?
- Бываю тут... Через год захожу... Надо иногда надзирать над фауной. Хотя и так видишь каждый день вокруг себя всякое зверье и насекомых гадов. Вонь и смрад, вой шакалов. Вот и ты. Но ты хоть ладно, похож на бобра. Или на енота. Можно и терпеть. А возьми Феклистова.
Феклистов был редактор и критик, Болотин прежде с ним дружил.
- Этот точно - игуана, есть такая ящерица в западном полушарии, дикари с голода жрали, и тех рвало. Эдаких-то и надо сюда, и немедленно, в клетки, я тогда бы каждый день ходил на субботники! И в морду бы им морковь тыкал! А освобожденных отсюда тварей - кандалы прочь! - развести бы по кабинетам и столам! Впрочем, какой и от них толк! Тоже мразь и убогость! И создатель наш так называемый убог! - Тут Красс Захарович голову вскинул и пальцем с чернильными пятнами на нем, дождь презрев, чуть ли по небу не постучал, желая нечто с горних высот низвергнуть. - И создания его убоги, лживы и жалки!
Красс Захарович имел прозвище 'Кургузый', лицо его вызывало у меня мысли о моченом яблоке или хотя бы о торговце мочеными яблоками, бывшем банковском служащем, в часы одиночества мучающем ливенской гармоникой 'Чардаш' Монти. Однако не раз он производил себя в Исполина, должного крушить небеса.
- Зачем вы себя-то браните, Красс Захарович? - не выдержал я. - Ладно, мы. Но ведь и вы - создание.
Красс Захарович будто опомнился, притих. Но тут же скорострельно спросил меня:
- Чем мы, люди-человеки, отличаемся от животных и растений?
- Красс Захарович... - развел я руками.
- Ну чем, чем, грамотей?! Инженер душ!
- Красс Захарович, это, возможно, вы инженер, а меня увольте...
- Ну что, что приобрели-то мы со всеми нашими утопиями, Томасами Морами, партиями, трудом, склоками, казармами, чего нет у багамских вивей и пятнистых мокриц?
Возникший возле нас минутой назад маринист Шелушной, вечно радостно-удивленный, испугался и отступил с намерением сейчас же размежеваться:
- Категорически и всегда! Я тебя не понимаю. Красс Захарович, нынче всюду марши, души наши, как воздушные шары, готовые взлететь, а ты...
Красс Захарович оценил слова приятеля матерным белым стихом.
- Все. Приступаем, - услышали мы голос бригадирши Анны Владимировны. Фронт работ назначен, милостивые хозяева снабдят нас инвентарем, и мы разойдемся по участкам. Кто, куда и с кем - говорю...
Шелушной отступил от нас еще на шаг, давая понять, что никакие силы, никакие пироги не заставят его идти на один участок с Болотиным. А мужик он был бравый, с наколкой на левой руке, свидетельствовавшей о прохождения службы на крейсере 'Бурный'. Ерепениться он ерепенился, однако производственная необходимость совместила его на одном участке именно с Болотиным. 'Возле слонов', - было объявлено. Назвали и мою фамилию. Мне вместе с Шалуновичем и Берсеньевой следовало начинать у водяных животных.
Милостивые хозяева прежде выдали нам ломы, лопаты, носилки и брезентовые рукавицы. Они, хозяева, были чрезвычайно предупредительны, они, казалось, были готовы и все работы выполнить за нас, но тогда бы случилось искажение порывов и идеи. От водяных животных нам предстояло перейти затем к хищным. В сопровождающие нам определили зоолога Дину Сергеевну, и мы пошли. 'Не спешите, - кротко улыбнулась нам Дина Сергеевна. - У нас еще будет время'. Шалуновича, выяснилось, я встречал в чьем-то доме, знал его переводы Верлена, он был мне приятен. Мы уложили на носилки ломы и лопаты, светская дама Берсеньева, пребывающая в тайном возрасте и жанре, доверила нам нести свои брезентовые рукавицы, а сама шествовала впереди, взяв под руку Дину Сергеевну, и, будто Капица телепатриотам, что-то рассказывала ей, рассказывала... 'Вы не поверите! - обернулась она к нам. - Нашего моржа зовут Бароном. Какая прелесть!' Возразить ей мы не могли.
Зоопарк стоял смирный и тихий. Конечно, город по-прежнему возбуждал население музыкой пламенных моторов, кричали птицы - просто так или со смыслом, какие-то звери лаяли, выли или вздыхали, тишина и смирность зоопарка были внутренние. Зоопарк будто притих в некоем ожидании или сосредоточенности. Я давно не заходил сюда. Но здешнее место держалось в памяти шумным, с движением толпы, с радостями детей, с простодушными от неведения забавами молодняка. Нынче взрослым было не до прогулок, дети еще спали, ко всему прочему зоопарк жил по зимним порядкам: существам, каким северные прохлады были неприятны, полагалось пребывать пока в помещениях. Они и рыла не казали. А те, кто был в шерсти, в мехах, в дубленой коже, кто сносил московские непогоды, именно присмирели в своих домах и конурах, в углы забились или прикинулись спящими, чтобы не мешать. Понимали, что не они сегодня здесь главные, а главные - двуногие с носилками, ломами, лопатами, граблями, и им дано осуществлять всеобщий подъем благонравия живых организмов.
Так мне казалось. По крайней мере этим я объяснял себе притихшие клетки и словно бы пустые вольеры. Но вот мы приблизились к водоемам и лежбищам. И здесь было пусто и тихо. Белые медведи не бродили по льдинам, палатка Папанина не виднелась в дальней студености. Дождь лил по-прежнему, я
