мощными бесчисленными установками по выработке кислорода. Человечество дышало воздухом, о каком оно прежде и мечтать не могло. Но дикая прелесть непальских джунглей, и суровая царственность таежных лесов, и захватывающее дух приволье великих северных пустынь остались жить только в виде бережно хранимых остатков природы - как щемящее напоминание человечеству о далеком невозвратимом прошлом. Потому и решено было сохранить Зеленый остров таким, каким его открыли. И потому летела сюда с околосветовой, постепенно гаснущей скоростью 'Эфемерида': она несла на борту людей, каждому из которых было, но разным причинам, необходимо доверчивое и молчаливое общение с Природой, не оглушенной еще гремящими раскатами технической цивилизации.
Автомат голосом гостеприимной хозяйки сказал:
- Стол накрыт. Прошу всех в кают-компанию. Я опустил за собой дверь ракеты, не подозревая, что в следующий раз мне придется сделать это в условиях неожиданных, необычных, грозных.
Мы впервые по-настоящему собрались вместе, и я решил приступить к обязанностям космостюарда не откладывая. Дождавшись, когда автоматическое контральто закончит чтение меню, я поднялся, немного смущаясь, сказал:
- Меня зовут Бег... Бег Третий. Я - третий пилот 'Эфемериды', однако, по просьбе ее командира, выполняю в этом полете обязанности космостюарда. Готов вам служить.
- Очень приятно! - громко и весело отозвался Тингли Челл. - А я Практикант Общества. Ищу, как говорится, свою музу, но она что-то не дается мне в руки.
Он бойко набрал несколько цифр на диске заказа и с аппетитом принялся за еду. В общем, этот круглолицый парень с хорошо развитой мускулатурой стал мне ясен сразу (во всяком случае, таково было мое твердое мнение). Что ж, подумал я, судя по всему, звезд с неба он в обозримом будущем хватать не будет, зато особых хлопот с ним не предвидится.
Сол Рустинг, видимо шокированный вульгарностью Тингли, бросил на него укоризненный взгляд, чопорно мне представился, вновь сел, прямой, как спинка кресла в присутственном месте; он был худощав, мал ростом и трогательно лыс.
Кора Ирви матерински улыбнулась, сочувственно спросила:
- Ведь третий пилот - это очень важная работа, не правда ли? В вашем возрасте - и такая ответственность!
Я заставил себя ответить обворожительной улыбкой.
Виктор Горт, которого я сразу узнал по многочисленным портретам в газетах, посмотрел в мою сторону коротко и цепко - даже неприятно стало. (Кстати, почему массовый читатель так и не принял многочисленных попыток полностью заменить газету более современными формами информации? Она осталась такой же, как пятьсот лет назад, лишь синтетика заменила бумагу.)
Пятым мог быть только Петр Вельд, и он не преминул заметить:
- Что-то слишком много 'третьих'... Не так ли, пилот?
Коричневые складки на дубленом лице играли ехидством. До чего неприятный тип! И почему я не сказал сразу, что лечу просто стажером?.. Затем этот большой и тяжелый человек добавил:
- Мой предок летал с Бегом Первым на 'Золотом колосе'. Будем знакомы: Вельд, космический мусорщик.
Обида исчезла. Я благодарно подумал: этот свой, настоящий... Оставалось определить отношение к Виктору Горту.
Высокий, юношески стремительный (а иногда напротив - поразительно вялый) в движениях, он не вызывал симпатии. Наверное, оттого, что привык воспринимать окружающих в первую очередь с позиции профессионального наблюдателя, холодного ценителя, смотреть на людей, животных, вещи как на возможные объекты съемки. Таково было мое первое впечатление; я же привык ему доверяться.
Виктор Горт был избранником Общества: оно присвоило ему категорию Художника, а Художников в мире насчитывалось куда меньше, чем Ученых. Я знал, что в древности принято было и тех, и других исчислять сотнями, тысячами. В те времена - варварские, иначе не назовешь, - существовали особые объединения, и многие мечтали состоять в них - возможно, по той причине, что при распределении жизненных благ это давало преимущества, имевшие тогда огромное значение. Когда пресловутые привилегии потеряли смысл, число жаждущих называться Художниками и Учеными значительно сократилось. Однако и из этой горстки Общество отбирало лишь единицы людей, мыслящих творчески, а не просто усвоивших определенный, пусть гигантский, объем знаний. Само по себе знание, как сумма сведений из той или иной области, уже не представляло особой, тем более исключительной, ценности: ведь каждый легко мог получить любые нужные данные из общедоступных хранилищ информации. Категория Ученого или Художника не только не давала человеку никаких преимуществ - она неизмеримо усложняла ему жизнь, обязывая к величайшей ответственности перед Обществом. Кроме того, люди начали понимать, с какой мукой сопряжен самый процесс творчества.
Конечно, Виктор Горт был бы Художником и в том случае, если б не изобрели голографию, - Художником можно только родиться, и он родился им. Однако я убежден: не будь на свете этого могущественнейшего по впечатляющей силе искусства, Горту пришлось бы нелегко. Голография недаром происходит от греческого 'holos' - 'всё'; сменившая фотографию, она в самом деле стала всесильной - всеобъемлющей, всеохватывающей, всеотражающей... Синтезировав возможности живописи, скульптуры, художественной фотографии, она позволяла запечатлеть вещи и явления во всем богатстве красок, причудливости пространственных очертаний, неповторимом своеобразии трехмерного рисунка. Голографический снимок вырывал из времени кусок жизни, сохраняя его навсегда. Этот 'кусок' можно было осмотреть со всех сторон, поворачивая, как статуэтку на ладони. Совершенствование техники привело к отказу от громоздкой проекционной аппаратуры, без которой нельзя было обойтись на заре голографического искусства, ее заменила камера- альбом размером с обыкновенную записную книжку. Нажатием кнопки вы получали возможность увидеть предмет в натуральную величину, независимо от того, что было объектом съемки - средней величины бабочка или действующий вулкан. И повторяю, главное - вы могли увидеть эту бабочку, этот вулкан, человека или веточку сирени так, как если бы ее запечатлели одновременно спереди, снизу, сзади, сверху...
Голос автомата заставил меня вздрогнуть. Нельзя так увлекаться своими мыслями, особенно если назвался космостюардом! Я быстро окинул взглядом лица. Кажется, никто ничего не заметил.
Но я рано обрадовался. Послышался еле различимый щелчок. Виктор Горт, спокойно усмехнувшись, спрятал камеру. Дурацким же было выражение лица, которое он запечатлел! Ну и черт с ним, обозлено решил я.
Автомат несколько озабоченно повторил:
- Не скучно ли пассажирам?.. Могу предложить видеопрограмму. Будут высказаны пожелания или мне предоставляется свобода выбора?
Я встряхнулся:
- Может, действительно?..
- Будет какая-нибудь ерунда, - пренебрежительно сказал Тингли. - А впрочем, как все, так и я.
- Только, если можно, не очень громкое и чтобы не слишком мелькало, попросила Кора Ирви.
Мы заказали фильм-лекцию о Зеленом острове. Рустинг одобрил:
- Всегда хорошо знать, что тебя ждет впереди...
- Согласен.
И Виктор Горт щелкнул затвором. Это был 'выстрел' в Сола. Меня немного покоробила такая бесцеремонность. Никогда бы не смог стать профессиональным голографом; по-моему, здесь необходимо совершеннейшее отсутствие щепетильности.
Мы знакомились с планетой, на которую летели, добрых три часа, и никто не устал. Вокруг нас глубоким дыханием дышал девственный лес, от штабеля березовых дров пахло свежими опилками, в нагретом солнцем воздухе хаотично плавали мириады мельчайших пылинок, давным-давно исчезнувших на Земле.
Программа прервалась. Вспыхнул неяркий свет.
- Приближается время сна, - деликатно сообщил автомат, - так что... Надеюсь, пассажиры не задеты моим вмешательством?
- Ну что вы, - саркастически отозвался Тингли Челл. - Ничуть!
