Автомат, приняв его слова за чистую монету, успокоенно кашлянул и вдруг поучительно изрек:
- Кто рано встает, тому бог подает. Раздался общий смех, и я подумал, что у ребят, создавших эту говорящую машинку, были неплохие головы.
Мы отправились спать в хорошем настроении.
Начался третий, последний день полета. Все было спокойно на борту 'Эфемериды'. Я окончательно вошел в роль космостюарда, хотя, как вы понимаете, перед стартом мечтал совсем о другом. Пассажиры, чувствовалось, были довольны мною; я отвечал им отнюдь не профессиональной - искренней доброжелательностью.
Вот только однажды мы крепко поспорили - по вопросу о причинах происхождения войн. Сначала я разошелся во взглядах с Тингли Челлом. Он утверждал, что древняя история Земли практически является не чем иным, как хроникой военных столкновений, и назвал мирные периоды 'обусловленными жизненной необходимостью, ибо они были попросту вынужденными передышками, этакими мостиками' между войнами.
- Ведь в эпоху деления Земли на государства с различным социальным устройством причины для возникновения конфронтации не исчезали, не могли исчезать... Однако даже поединок боксеров делится на раунды - не потому, что на время перерыва перестает существовать повод для схватки, а чтобы дать соперникам возможность передохнуть.
Мне же казалось, что такой взгляд довольно примитивен. Причинами войн, утверждал я, были не только идейные, политические противоречия, но нечто, составлявшее в ту далекую пору важную часть самой человеческой природы.
- Здесь вы, пожалуй, в чем-то правы, - неожиданно поддержал меня Виктор Горт (я говорю 'неожиданно', потому что интуитивно предчувствовал неизбежность антагонизма между нами двоими; увы, мое предчувствие оправдалось - тоже совершенно неожиданным образом). Я имею в виду: иначе следовало бы думать, что ликвидация войн как формы существования человечества есть заслуга государственных и разного рода общественных деятелей, то есть результат политики.
Не будь этого необъяснимого чувства неприятия Горта, даже, должен признаться, неприязни к нему, подсознательной готовности к конфликту с ним, я бы, наверное, согласился. Но я сказал:
- Вы считаете, что политика здравого смысла, доброй воли, утверждения взаимопонимания между народами не сыграла никакой роли в борьбе против страшной опасности глобального ядерного взрыва, некогда грозившего Земле гибелью?
- Отчего же, - нехотя ответил голограф, - на определенном этапе все-то, о чем вы говорите, свою миссию выполнило. Готов даже согласиться: именно усилия государств доброй, как вы сформулировали, воли в известной мере доказали несостоятельность апокалипсических пророчеств...
- Следовательно?.. - Я торжествовал.
- Ничего не 'следовательно', - лениво возразил Виктор Горт, и я пожалел, что служебный долг обязывает меня к предельной сдержанности. А он продолжал с тем же раздражающим спокойствием: - Дело в том, что сама по себе политика в силу природы своей не может служить инструментом объединения стран и наций. Вы, пилот, несомненно, помните: греческое слово 'politike' означает 'искусство управления государством', и главная цель этого 'искусства' сохранение существующей в данном государстве системы общественных отношений. Эрго, применительно к политике внешней, о которой идет речь, следует сказать, что она есть орудие защиты интересов конкретной социальной формации, противостоящей другой конкретной...
- Почему непременно 'противостоящей'? - все-таки перебил я и спохватился: - Впрочем, простите... Однако в двух последних словах содержалась не столько попытка извиниться за невыдержанность, сколько капитуляция перед логикой голографа, и мы оба поняли это.
- Рад, что вы опередили мою мысль, - сказал Горт, не позволив себе улыбнуться и тем самым еще более меня разозлив.
Петр Вельд спросил заинтересованно:
- Что же в таком случае раз и навсегда отбило у человечества охоту убивать и вообще играть с огнем в общепланетном масштабе? - И сам ответил: Сдается мне, люди поняли - все, без исключения - бессмысленность такой игры. И, разумеется, ее гибельность. А уж в этом им помогли лучшие умы - в том числе, полагаю, и политики, которые вам, Горт, так не по душе.
Меня поразила мальчишеская улыбка Художника.
- Да, - признался он, - честно говоря, недолюбливаю... хотя и заочно, так сказать, поскольку ни одного живого застать не успел. О чем не жалею хорошо, что в политике отпала надобность! - Он продолжал уже серьезно, убежденно: - Государственные деятели - само собой, лучшие, действительно видевшие в своей профессии реальную возможность служить людям, - могли лишь на время отодвигать угрозу войны, предупреждать силою дипломатического таланта, ценою неимоверных усилий очередную, возможно, на сей раз катастрофическую, конфронтацию. Однако то были победы спорадического характера; они предотвращали последствия, не устраняя причин. Ясное дело: рождение на планете объединенного Общества лишило войны питательной почвы воевать-то не с кем стало...
- Итак, я прав! - вскричал Тингли. - Само Искусство за меня.
- Но не это стало решающим фактором.
'Почему он так подчеркивает весомость своих слов?! - возмущенно подумал я. - А эти многозначительные паузы перед тем, как осчастливить слушателей очередной сентенцией!..' И, уже без всяких 'простите', потребовал:
- Не скажете ли вы наконец, что же именно?
- Все решило качественное изменение характера и масштаба дел, которыми занялся человек, - сказал Виктор Горт так, словно и моей реплики тоже не было. - Освободившись от тягостной необходимости тратить силы и самое жизнь на преодоление мелочей - таких, как борьба за хлеб насущный, - соединенное человечество взялось за проблемы, единственно достойные наделенного интеллектом существа... Ведь даже борьба со страшными болезнями была всего лишь черной работой. А Человек не предназначался - все равно, богом или природой! - для унизительной черной работы. Изначально он, как исключительное явление Вселенной, пришел в этот мир во имя принципиально иных - высшего порядка свершений. Феномен хомо сапиенс заключает в сути своей два великих свойства: непреодолимое тяготение к Тайне и способность ее Разгадать. Я имею в виду, например, освоение Космоса, постижение четвертого и последующих измерений, сокровеннейшие проблемы бытия - зарождение жизни, ее гибель, любовь, творчество, 'механизм' чувствования и мышления - и их трагически-прекрасную взаимосвязь... А что есть война перед подобными категориями?
Тут Кора Ирви беспомощно пригладила белую прядь, резко выделявшуюся в черных густых волосах, тихо молвила:
- Зачем были войны?.. Смерть и без них всегда рядом...
- Как тонко, как верно подмечено! - подхватил лысый человечек.
Я вспомнил картотеку, поспешил изменить тему. Виктор Горт, перехватив мой озабоченный взгляд, брошенный на них, еле заметно кивнул и щелкнул затвором. 'Жертвой' стал Сол Рустинг. Мы уже привыкли к этому. За мной голограф охотился особенно упорно. Однажды я достаточно резко указал ему на это. Он внимательно на меня посмотрел:
- Понимаю, это не может не раздражать. Но, поверьте, я и сам не рад. Только иначе у меня ничего не выйдет. Словом, я против этого бессилен.
Нечем было возразить. Наверное, подумал я, таково одно из главных свойств Художника: он не может не делать того, что делает. Даже тогда, когда ему самому от этого больно.
Но Кору Ирви голограф не снял ни разу. Только я поздно это заметил, а потому и поздно оценил.
В тот день я повел пассажиров 'Эфемериды' в экскурсию по кораблю. Больше всех на такой экскурсия настаивал Тингли Челл. В его натуре была ненасытная жадность к новым впечатлениям - свойство, обычно мне импонирующее; но в нем это меня раздражало. Я не мог избавиться от ощущения, что в любознательности Практиканта присутствует какая-то корыстность, он напоминал мне охотника, для которого природа не объект восхищения, а средство наживы... И все-таки Тингли мы остались обязаны тем, что, когда раздался сигнал тревоги, все шестеро находились в единственном месте, где могли спастись, - во вспомогательной ракете. Следовательно, в определенной мере обязаны жизнью.
