- Мне тоже, - в неблагонадежных глазках Азизяна холодное чванство нацмена и подспудное злорадство сменило мечтательную подслеповатость рукоблудия, но в глазах Слезы стояли искренние слезы - вещество для меня редкое, ибо подлинные скорби обучают нас сдержанности.
Принимая из моих рук вино, откровенный Слеза прежде осушил бутылку до дна, после чего сказал: 'Верно! Пускай окаянная немочь с немытыми волосами навязывает белому человеку свой пинкфлойд, пускай фриппы и заппы - эти свидригайловские писаришки мостачат свой убогий авангард, мы, т. е. ты, Герман, и я Эдвиса не забудем и не променяем ни за что на свете. Станица за станицей идут на нас они, приляжем за бойницы, раздуем фитили'.
Тоска съедает душу не потому только, что ушел из мира еще молодой певец, всегда стемившийся быть хорошим примером - трезвенник смолоду, отчизнолюбец каких поискать - тоскливо от того, что унылый дух не отступает и гудит - во время, во время.
Громоздкие романисты чуют конец света, но они похожи на вымерающих ящеров... Однако разве ящер и любая иная Божия тварь, исчезающая с лица земли, менее достойна сочувствия из-за своих костяных наростов и размеров.
Когда в дребезжащем салоне автобуса из чьего-нибудь рта вырывается вздох и через обоняние отзывается в Вашей памяти - чем? Постылым букетцем из пищи, духов, табачок, что Вам мешает взбеситься? То, что в нездоровом воздухе, изошедшем изо рта некрасивой пассажирки, тот же уровень тепла, что согревало Вас в обстоятельствах самых романтических... Но у Вас, Натали, дыхание необычайно легкое и благоуханное, то самое дыхание, что должно быть у дриад и привидений!
- 'Дриада' - всего лишь дэзик в наше время, - немного сонно произнесла Натали, и я понял, что сегодняшнее наше свидание скоро закончится, - 'а выходцы с того света', - тут она запнулась и, чудно откинув голову, подалась всем телом назад, почти касаясь лопатками песка - и замерла в такой позе даже бездыханно.
Далеко заполночь брэнди и ананасовый сок помогли сну одолеть меня, и я заснул с чувством благодарности и именем 'Натали' на губах.
День выдался теплый, но облачный. От того обычные купальщики предпочитали играть в мяч, судя по фасонам купальников и по схожести выговора, это были две супружеские пары и друг детства. Вода отступила, и по возникшей полоске мокрого песка, оставляя неглубокие следы, неторопко прошел уборщик с кожаной кисою - совсем еще крепкий старик - бритый, с седым густым волосом, похожий и на малоросса и на грека. Ему на встречу двигался темный силуэт, так получилось, что мяч шлепнулся в песок прямо у ног фигуры выбросив ноги, точно баядера в волшебном фонаре, она (я узнал Натали) послала резиновый снаряд точно в руки благодарного игрока.
Я уже привык к тому, что черты её лица обозначались не сразу - её невозможно было узнать издалека иначе, как по безупречно очерченной фигуре.
- В раннем отрочестве, Натали, я считал наипостыднейшим событием нашего века Нюрнбергский процесс (я знал, что от такого признания Ваши глаза вспыхнут еще ярче, чем пылали они, когда светили мессершмитами и юнкерсами улетавшим в оскверненную испарениями неполноценных ночь).
- Побойтесь Бога - в искусственном цыганском теноре едва ли не больше мужества и самобытности, чем во всей 'люфтваффе'.
- Когда я пытаюсь сказать Вам что-нибудь лестное, язык мой начинает вести себя капризно, очень капризно - это, правда, но ведь и Поль Анка, признаваясь в любви к Дайане, сперва от избытка неясности сумел издать свои восемь 'О!' Их так и печатали потом в советских фельетонах.
В задумчивости и жеманно поджав губы, Натали написала на песке магическое кольцо:
- И что же, Анка нашел в дальнейшем что-то лучшее?
- Ну да! Позднее он пел: 'Я так...я так люблю тебя' и число гласных 'О' сократилось до пяти.
- Гениально! Мы как будто изучаем последнюю реплику утопающего.
- Знаете, меня ужасает мысль об ужине (со мной учился переросток Бужин, он являлся на занятия с папкой, промасленной как блин от жирной выпечки, позднее он стал моряком). Но я знаю, как угнетающе действует на собеседника голод. Моя привязанность к коньяку из приобретений новейших, я приписываю это одиночеству. Вам, наверно, случалось отмечать, что в коллективах предпочитают напитки дешевых видов?
- Что ты говоришь, неужели коллективы так безнравственны? Уведи меня куда-нибудь...
Я чувствовал, как голова моя идет кругом, когда она надевала выгоревшую на солнце полосатую сорочку с трогательными выточками и пуговками на воротнике, точно я перехожу по камням горный поток - 'НАЙЭГРА', прочел я на флажке, приподнятом соском.
В баре при национальном парке было пусто и прохладно, отсутствовали пицца и воздушные пирожки, по радио играл румынский оркестр.
- Я равнодушна знаете к чему - ко спасению окружающей среды, - заявила Натали, указывая соломинкою на 'иссиня-бордовое' облако фабричного дыма, нависшее на другом берегу. - Дамы, беспощадные к собственной коже, не могут искренне любить живую природу.
Безупречная голубизна сегодняшнего неба превращала нас в персонажей из мелодрамы, отснятой, видимо, в Испании Франко - надежнейшей из диктатур.
Но точно сгусток крови в аквариуме облако смога рассасывалось, опускаясь все ниже и ниже, и вот уже тень окутала скамью под двумя акациями, на которой я часто сижу в сентябре и слушаю дробное постукивание темных семян в стручках при порывах еще теплого ветра. Их особенно много на верхушках, и если их, разломив медного цвета стручок, высыпать на ладонь, они блестят. 'Всякому случалось быть влюбленным в кого-то, и что-то подсказывает моему сердцу, что мой 'некто' - это Вы...'. Я почти шепотом напевал эти слова, глядя на легкий румянец, покрывавший её щеки...
Мелодрама в моей памяти ожила, не вытеснив воспоминания о дне смерти Элвиса, но просвечивая точно палимпсест. Немое зрелище, ибо ценилась в кино только музыка - никто не запоминал диалогов, также сквозил анилиновый декорум сквозь Элвиса - я отчетливо различал огромную радиолу в плотницкой квартире Слезы и пение, пение, как просвечивает сквозь холстинковое полотно тело Натали.
- Добрый день, это я, Бланка, - напомнила Натали. - Вы о чем задумались? Забыли свои приключения 16-го августа?
Я вышел на тонкий, как будто из картона, балкон с рюмкою перцовой в руке. На мгновение взгляд замешкался на лице, отразившемся в стекле балконной двери - раскрасневшемся, с испуганно- недовольными глазами. Дождь, едва накрапывавший днем, превратился в подлинный ливень. Гремел гром, и частые молнии своими вспышками озаряли причудливое шествие на проспекте, свидетелем которого оказался я. Цирковые кони ступали шагом, сверкая мокрыми боками. На наездниках были надеты дождевики. Фургоны, покрытые яркими фамилиями и плоскими фигурами арлекинов, тяжело поворачивали колеса, катили по блестящему асфальту. Мне вдруг почудилось, что я все еще в телефонной будке, и единственным правдивым событием этого дня является дождь. Словом, я протрезвел.
- Моя бабушка уморительно могла пересказывать разные нэповские анекдоты про котят в цилиндре. Я охотно жертвовала вечеринками старшеклассников ради её историй.
Я стоял на балконе, точно как на свернутом ковре у окна, и тщетно пытаешься глядя на асфальт, нанести на него узор ковра... Молния осветила и мою перцовую - на площади было пусто. Я повернул голову и увидел на шкапе с потускневшею полировкою и похожими на коконы пыльными фужерами стакан для салфеток, а оттуда выглядывал циркуль, надетый на карандаш. Мои руки были обнажены - рубашка осталась в соседней комнате, я вообразил как розовеет она, наброшенная на абажур, как розовым цветом наливается, готовая скатиться, капля пота на лбу верного Слезы... Кровь сочилась даже не из всех букв, то место, где я прокалывал точку над 'i' вспухло. Как мне хотелось, чтобы ливень обернулся 'ведьминой кровью' - женская фигура без лица, съезжающая по перилам, точно мчащаяся на помеле, и догадка во взоре при словах 'кровь', и песок из фильмографии Руди Валентино.
Мы выбрались из такси в тот безрадостный час, когда рестораны покидало хмельное общество, хорошие господа ловили машины. Можно было видеть луну в клочьях облаков, стремительно разгоняемых ветром.
В девице, поставившей голенастую ногу на гранитный осколок с фамилией какого-то хирурга, чтобы застегнуть хитрый ремешок туфельки, я признал знакомую Нину Нитце. Смелыми шагами я приблизился к ней и трагическим шепотом сообщил ей о смерти... Потом показал ей свое траурное увечье. Девица Нитце
