кампании за освобождение Денниса; жена политического заключенного, которую столько раз доводилось видеть в колоннах демонстрантов рука об руку с пятью детьми или на трибунах митингов солидарности с жертвами классовой расправы.
И все-таки, пожалуй, лишь здесь, среди домашних забот, удалось целиком осознать и силу духа этой женщины, и меру тяжких испытаний, выпавших на ее долю.
Эльза лишь накануне вернулась домой после свидания с мужем и была в подавленном настроении.
Денниса в семнадцатый раз перевели из одной тюрьмы в другую. Чтобы навестить его, пришлось делать с детьми восемь пересадок.
Но главное, конечно, не в этом. Тревожит пошатнувшееся здоровье Денниса. Сказываются многократно проведенные им голодовки, неоправдавшиеся надежды на апелляции, сознание своей невиновности, несправедливости приговора, наконец, забота о семье, оставшейся без кормильца.
Ведь все это мучительно тянется уже почти три года. Эльза ездит из города в город, ночует с детьми в незнакомых семьях, шагает во главе маршей протеста, выступает на профсоюзных конференциях, распространяет листовки.
Людям куда меньше видна другая сторона жизни этой женщины, непомерное бремя моральных и материальных тягот, легших на ее плечи. Согласись Эльза принять хоть десятую долю пожертвований, поступающих от рабочих в поддержку Денниса, семья осужденного пикетчика не знала бы нужды. Но все до единого пенса идет в профсоюзный фонд: ведь каждая листовка или плакат, каждое снятое для митинга помещение стоит денег.
Так что жене узника приходится жить с пятью детьми лишь на более чем скромное пособие от профсоюза строителей.
Как тут выберешься из долгов, которые растут, словно снежный ком! Не на что купить детям к лету хоть что-нибудь из одежды. Не на что устроить Диану в лечебный интернат (школьнице требуется постоянное наблюдение врачей). А тут еще на днях пришли с телефонной станции и вместо обычного аппарата установили такой же, как в уличных будках: чтобы позвонить, нужно каждый раз бросать монету.
- Меня предупредили, что, если не уплачу по счету, телефон отключат вовсе. Страшно подумать! - дрогнувшим голосом говорит Эльза. - Ведь это единственное, что связывает меня сейчас с внешним миром, дает возможность бороться за Денниса...
'Воздадим должное этой женщине. Ведь трудно сказать, кому приходится тяжелее: Деннису в тюремной камере или Эльзе без него с пятью детьми на руках', - говорил на съезде Компартии Великобритании ее Генеральный секретарь Гордон Макленнан.
Эльза работала стюардессой в небольшой авиакомпании, оказалась зачинщицей стачки, после чего фирма постаралась от нее избавиться. Потом поступила в туристский отель, где как-то до позднего вечера вела жаркий спор с нанимателем об условиях труда.
- Смотри, Эльза! Попадешь за свой нрав в черный список и тогда хоть выходи замуж за какого-нибудь коммуниста! - сказала полушутя одна из подруг, когда они потом усаживались в такси.
- Попасть в черный список не так уж трудно, - неожиданно обернулся к ним шофер. - А вот быть женой коммуниста - это действительно может не каждая.
Было в этих словах нечто такое, что побудило Эльзу разговориться с человеком за рулем. Она узнала, что он по профессии арматурщик, но по специальности не работает. Попал в черный список как коммунист. В такси пошел ради вечерних смен, так как бывшая жена оставила его с тремя детьми и, пока девятилетний сын не вернется из школы, не с кем оставить малышей.
Эльза сказала, что ей хотелось бы повидать его детей. А через три недели после этой встречи стала женой Денниса, матерью для Ника, Дианы, Эндрю. А вскоре умерла сестра Эльзы, и Деннис предложил усыновить ее детей Кэти и Кристофера. Достаточно познакомиться с этой семьей, чтобы понять, что в нее никак не вписывается образ злодея-заговорщика, каким кое-кто пытается изобразить коммуниста Уоррена.
Почему же против забастовщиков применили столь суровые репрессии? Почему Деннис Уоррен, приговоренный к трем годам тюрьмы при консерваторах, оставался за решеткой и позже, при лейбористах? Почему упрямо отклонялись апелляции и требования, общественности о его освобождении?
Подлинный политический смысл судебного процесса в Шрусбери можно понять лишь на фоне отчаянных попыток правящего класса подорвать растущую мощь, боевитость и стойкость рабочего класса Британии. Особенно острыми классовыми столкновениями ознаменовались семидесятые и восьмидесятые годы.
Более всего тревожили консерваторов новые формы стачечной борьбы, к которым прибегли горняки, начав пикетировать не только свои шахты, но и угольные склады, а также электростанции. Такие 'летучие пикеты' стали новым полем проявления пролетарской солидарности. Труженики других профессий помогали размещать приезжих горняков на ночлег, налаживать для них питание, нередко и сами вставали в ряды пикетчиков.
Пресловутый 'закон об отношениях в промышленности' был нацелен против наиболее эффективных форм стачечной борьбы. Но первая же попытка применить его против пикетчиков окончилась для консерваторов провалом.
Арест пяти лондонских докеров вызвал такую бурю негодования, что страна оказалась на пороге всеобщей забастовки, и докеры были освобождены.
Итак, не сумев сломить ни шахтеров, ни докеров, правящие круги переместили острие удара против более слабого звена профсоюзного фронта строительных рабочих.
Поводом для судебного процесса в Шрусбери были избраны события, связанные с общенациональной забастовкой строителей. Положение в строительной промышленности убедительно характеризовалось тогда двумя рекордами: она была первой отраслью по числу несчастных случаев и первой же по числу банкротств.
Борьбу за улучшение условий труда, а также техники безопасности профсоюзу строителей приходилось вести в сложных условиях. Из-за многочисленности и разбросанности строек, особенно в сельской местности, нанимателям нередко удавалось возобновлять работы, вербуя так называемых 'ковбоев', то есть, говоря по-нашему, шабашников, жадных до заработка и неразборчивых в его источниках.
'Летучие пикеты' пытались взывать к совести штрейкбрехеров. Иногда это удавалось, иногда дело кончалось лишь перебранкой. Так было и в тот день, когда около 200 пикетчиков объехали на автобусах восемь строительных площадок. Полиция, сопровождавшая их, не сделала ни единого ареста.
Массированная полицейская операция последовала лишь много позже, уже после того, как забастовка строителей завершилась достаточно крупной победой трудящихся.
Характерно, что местом для этой операции был избран не район, где между пикетчиками и штрейкбрехерами произошло больше всего столкновений, а район, где профсоюз строителей был наиболее слабым, - он объединял лишь 10 процентов рабочих данной профессии.
Восемьсот человек были подвергнуты длительным допросам, из их числа были тщательно отобраны 195 свидетелей, после чего начались аресты. 24 участника 'летучих пикетов' были взяты под стражу, 6 из них преданы суду, трое приговорены к различным срокам тюремного заключения.
Подчеркнем, что никому из осужденных не ставились в вину какие-либо акты насилия. Впервые применив к участникам забастовки стародавний закон 1875 года, судебные власти сформулировали обвинение как 'сговор с целью запугивания: незаконное сборище; нарушение общественного порядка'.
- Существовал ли сговор? - заявил в своем последнем слове на суде Деннис Уоррен. - Да, существовал. Но не между пикетчиками. Сговор существовал между министерством внутренних дел, нанимателями и полицией.
Почему же приговор, жертвами которого стали 'трое из Шрусбери', не вызвал в британском рабочем движении столь решительного отпора, как арест пяти докеров?
Причин тут несколько. Лондонских докеров отправили за решетку на основании 'закона об отношениях в промышленности'. Профсоюзы его не признавали и в конце концов похоронили. К тому же протесты вспыхнули сразу по горячим следам событий: прекратилась работа в портах, примеру докеров были готовы последовать труженики других профессий, так что до суда дело не дошло.
Учтя эти горькие для себя уроки, консерваторы готовили судебный процесс в Шрусбери более года, применили против строителей уголовное законодательство, а вынесение приговора приурочили к кануну рождества, когда работа на стройках по традиции прекращается до нового года и профсоюзу было трудно