начинание оборачивается для его участников трагедией или в лучшем случае трагикомедией! Да еще требует от общества колоссального напряжения и больших средств на поиск. Конечно, сигнал бедствия не остается без ответа: где бы его ни услышали люди, они тотчас спешат на помощь, не считаясь ни с чем. Но лучше бы не создавать подобных бессмысленных эпизодов, которые, кроме горя и трудностей, никому ничего не приносят.
У романтики ведь тоже есть свои границы. За их пределами начинается безрассудство. Надо уметь отличать одно от другого.
Поисковая группа учителя догнала лесников лишь на вторые сутки, когда те только что пришли на приют в залесенную долину реки.
Маленький барак, именуемый приютом, оправдывал свое название разве что жарким летом. Тогда он хоть давал тень от солнца и крышу от дождя. Зимой же выглядел совсем невесело. Щелястые стены пропускали не только ветер, но и снег, посредине стояла искореженная печка, а вдоль стен - полусожженные нары. Закопченный верх, сорванная с петель дверь, сугроб на земляном полу, выбитом сотнями туристских кедов, - вот и весь приют.
Александр Сергеевич окинул взглядом неприглядную хоромину и с досады плюнул. Как все это не походило на его гостеприимное хозяйство, где даже зимой можно жить, а при необходимости и отыскать на чердаке мешочки с гречкой, горохом, солью и вермишелью, сэкономленные за лето и оставленные 'для плавающих и путешествующих'.
На промороженных нарах лежали четыре заросших студента. Их укрыли чем только могли. Тарков и Борис Васильевич обменялись понимающим взглядом. 'Плохо', - безмолвно сказал лесник. 'Вижу', - одними глазами ответил ему учитель.
У одного из лыжников - закрытый перелом бедра. Он в плохом состоянии, небритые скулы, потрескавшиеся губы. Еще двое с обмороженными щеками и ногами, они подавлены, измучены. Четвертый тихо стонал: он сильнее других обморозил ноги. У них хватило мужества не оставить раненого, хотя он и просил их об этом. Самый слабый из четверки - тот, у кого оказались обмороженными ступни. Он выглядел лучше других. Оказывается, остальные трое отдавали ему свою долю, чтобы поддержать. Все это было благородно до слез, но никак не оправдывало самой безумной затеи.
На расспросы время не тратили. Борис Васильевич глянул на своих учеников, и они сразу поняли его.
- Аллюр три креста, - вполголоса сказал он. - Вот записка Юдину. Он все сделает.
- Есть аллюр три креста. - Саша положил записку в шапку и почему-то поплевал на ладони, прежде чем надеть рукавички.
Открылась щелястая дверь, стукнули лыжи. Трое парней понеслись по долине вниз и вниз, лавируя между деревьями с такой скоростью, что учитель испуганно поморщился. Но он надеялся на своих ребят. От приюта пошла дорога известная, заблудиться нельзя. Чем скорее они примчатся домой, тем лучше.
Пока Саша и его товарищи скользили по снежной долине, подбадривая друг друга; пока врывались в Желтую Поляну и отыскивали директора турбазы, прошло немного времени. Но затем пришлось поднять на ноги врачей, вызвать из Адлера вертолет, а с лесопункта - два вездехода для подстраховки, и на это ушло время. Борис Васильевич за эти часы сделал все, что в его силах: туго перебинтовал распухшую ногу раненого, дал мазь обмороженным, успокоил их, а Тарков и его спутники согрели чай, приготовили мясо, и ребята размякли.
Теперь они искренне, хоть и с большим опозданием, жалели о свершенном, клялись, что больше никогда-никогда... И ели, сколько могли, пили сладкий горячий чай, а вскоре уже начали подшучивать над своим положением, хотя оснований для шуток, честно говоря, совсем не было. Старшие прекрасно понимали, какая тяжелая операция предстоит одному и как все трудно может сложиться у другого, с обмороженными ногами. Но они только глядели понимающими глазами, а говорили вслух совсем другое, стараясь поддержать в хлопцах дух боевитости и уверенности, столь необходимый им для новых испытаний.
А тут как раз загремело небо. Вертолет облетел долину, выбрал полянку пообширней и осторожно снизился, покачиваясь и вращаясь вокруг своей оси. Завихрился и полетел во все стороны снег, колеса повисли над самой землей, прицелились и вдавились в снег. Выпрыгнул врач, с виду как все походные врачи - в халате поверх пальто, с непроницаемым лицом, с чемоданчиком в руках. Его проводили в балаган. Мотор не глушили, винт слабо вращался. Врач глянул наметанным глазом на больных и приказал:
- Всех в машину.
Еще три - пять минут деятельной суеты, слова ободрения. Дверца вертолета закрылась. Пилот прибавил газ, и железная птица, подпрыгнув, косо полетела над долиной, набирая высоту. На приюте стало тихо-тихо.
- Ну вот... - произнес учитель.
Лесники посидели, покурили у печки. Александр Сергеевич рассказал Таркову об опасном приключении с зоологом и о Самуре. Тот удивленно покачал головой.
- Уж кто-кто, а Ростислав-то Андреевич! - с укором сказал он, не одобряя легкомысленного поведения Котенки в зимних горах.
- А зубра того мы видели, - сказал другой лесник.
- Не самого, конечно, - поправил Тарков. - Следы видели, когда лазили через леса. Сюда перебрался, непоседа, к морю ближе. Уже приноровился, ожинник копытил в лесу, глубокий снег ему не помеха. Похоже, обосноваться на южном склоне задумал.
- Ему бы зубриху с молодняком еще перемануть, - заметил Сергеич. - А то что же одному-то. Само собой, скушно.
- Пригони. Возьми хворостину, а то кнут - и давай, сотвори доброе дело, - сказал Тарков, и все засмеялись.
В это время где-то очень далеко хлопнул винтовочный выстрел. Все разом повернулись в ту сторону. Смягченный расстоянием, звук этот походил на треск дерева от мороза, на разлом льда, на эхо каменного обвала. Но чуткое ухо Таркова не обманулось.
- Стрельнули, - сказал он. - Неужто опять балуют, гады?
Глава десятая
УЩЕЛЬЕ ЖЕЛОБНОГО
1
Глубокой зимой, когда над горами бушевали снежные метели и непогода заволакивала ущелья рыхлым снегом, в широком распадке у подножия крутого хребта медведица родила двух медвежат.
Берлога, где произошел этот обыденный для лесной жизни случай, находилась на южном склоне, метрах в ста пятидесяти выше шумного ручья Желобного, который не замерзал даже в самые лютые морозы и шустро бежал под снегом к соседнему ущелью, где билась о скалы свирепая река. Там на водопадах и заканчивал ручей свой путь, рассыпаясь в мелкую водяную пыль над камнями узкой теснины. Грохот Желобного медведица слышала всю зиму. Стоило ей приложиться ухом к сухому песчаному дну берлоги, как шум становился громче. Под него особенно хорошо дремалось в длинные зимние ночи, когда медведица не испытывала ни малейшего желания выйти из теплой берлоги.
Она не первый год проводила зимние месяцы в этом тщательно охраняемом месте. Кусты лещины, перепутанные лианой, скрывали вход под каменную плиту, косо лежавшую на других камнях по сторонам довольно глубокой расщелины. Небольшой каменистый порожек перед входом по первой весне и поздней осенью, когда солнца мало, служил отличным солярием для нее самой и для медвежат, едва они открывали глаза и обретали способность двигаться самостоятельно. К этому порожку сбоку подходила узкая тропа. Словом, позиция отличная, а дом не из тех, которые медведица могла арендовать у природы только на один сезон. Три года назад, выгнав отсюда влюбленную парочку енотовидных собак, медведица уже не уступала берлоги никому; даже своих прошлогодних детей, изволивших как-то заявиться, чтобы провести в родительском доме сто двадцать дней, - даже их она встретила таким выражением недовольства, что они не рискнули вступить и на площадку, не то что в берлогу.
Над берлогой стоял редкий, крупный пихтарник, чуть ниже густел пока еще не тронутый буковый лес с прекрасным молодняком, обещавшим продолжение рода по меньшей мере еще на полтора-два столетия.
А на той стороне Желобного, за хаотическим нагромождением глыб, в разное время свалившихся с крутого склона в русло ручья, - на той стороне, примерно в двух километрах ниже, как раз где начиналась
