бортом холодно, значит, не перегреется, да и температура масла я воды пока в норме. А внизу, как и прежде, голая степь, припорошенная снегом. Говорят, зимой по ней бродят стаи волков. Но опаснее всего двуногий, фашистский зверь. Быстрее бы перетянуть линию соприкосновение. 'Тяни, друг, не подведи!' - уговариваю, как человека, мотор. В его гуле улавливаю беспокоящие меня звуки. Вода стала горячее на пять градусов, стекла фонаря покрываются ледяной коркой, обзор ухудшается. Вот уже и знакомый ориентир - прежняя линия обороны. Наконец-то мы дома! Даже если сдаст мотор - сяду на своей территории. Теперь можно облегчить полет ведомым, увеличив скорость за счет снижения. Однако температура воды неуклонно растет. И в тот момент, когда до аэродрома остается рукой подать, мотор сдает. Винт еще вращается, и надо хотя бы на несколько минут продлить его действие. А внизу все изрыто и перепахано: это следы боев, ведь под Уттой гитлеровцы держали оборону. Справа площадка. Доворот - и посадка. Потихоньку подбираю ручку управления, стараюсь тянуть машину за счет запаса скорости. Перед самым носом вынырнула канава. Хватаю ручку на себя, самолет чуть взмыл, делает небольшую горку и энергично идет вниз. Хвостовое колесо, а затем и основные стукнулись о землю, крякнули амортизаторы шасси, машина побежала по травяному полю. Нажимаю на тормоза, и бег замедляется. Облегченно вздыхаю кажется, пронесло. Надо мной заходят на посадку мои ведомые. Со стороны аэродрома вижу мчащуюся полуторку. Это Шура Желтова гонит, а над кабиной стоят двое: 'доктор Карло' и полковой инженер Григин. Соскакивают и одновременно бросаются ко мне:
- Жив? Не ранен?
Шура ощупывает меня глазами, всматривается в лицо. Не найдя следов ранений, облегченно вздыхает и... отворачивается, вытирая вдруг набежавшую, словно от ветра, слезинку.
- Дотянул все-таки! - удивляется инженер, осматривая мотор.
- Дотянул! - устало улыбаюсь. - На минимальном режиме...
- Я всегда говорил: если летчик не растеряется и будет действовать грамотно, 'ильюша' выручит. Живучая машина! - Григин восторженно хлопает по капоту. - Сейчас придет трактор.
На тракторе прибыли стартех Савичев и механик Николенко. Механик утешает:
- Ничего, товарищ командир, если третий раз обошлось - до конца войны обойдется. А самолет завтра будет в строю. За ночь мотор заменим.
Савичев тычет отверткой в побитые трубки водосистемы и ворчит:
- Кляты фрицы, бронебойными пуляли...
За ночь механики и мотористы звена Николенко, Сурин и Кресик под руководством техника Кащеева заменили мотор и опробовали его на земле. Утром я уже испытывал свой самолет в воздухе. Замечаний не было. После полета всем участникам 'ночного штурма' от лица службы объявил благодарность. А через час снова вел эскадрилью в бой.
Спасибо вам, наземные труженики! Ведь вашими руками часто творилось чудо. Нелегко приходилось летчику, но не менее трудной была работа техников и механиков. Они сутками не уходили с аэродрома, в зной и в стужу готовили к полетам боевые машины. А когда случалось, что машина садилась на вынужденную или возвращалась на свои аэродром на последнем дыхании, техник и механик осматривали ее со всех сторон и принимались, казалось бы, за невозможное. В полевых условиях, без мастерских с их оборудованием, призвав на помощь смекалку, они лечили безнадежные моторы, латали продырявленные, в лохмотьях крылья. Остывший на морозе металл оставлял на руках ожоги, холодные ветры и жаркое солнце дубили лицо. Но гвардейцы Савичева, как называли в эскадрилье авиационных специалистов, тихо и скромно делали свое дело, возвращая жизнь стальной птице. Ордена им давали редко, чаще они получали медали да благодарность командира, а от летчика - крепкое пожатие руки и: 'Спасибо, Саша! Коля, Миша...'. Механик был первым помощником, первым другом летчика. Именно от него зависело, как будет вести себя машина в бою, не подведет ли в трудную минуту. И, как правило, механики оправдывали доверие и не подводили нас.
В первых числах января 1943 года наши войска освободили столицу Калмыкии город Элисту. В освобожденном городе на каждом шагу виднелись следы злодеяний гитлеровцев. Были сожжены и взорваны основные здания, часто встречались свежие могилы расстрелянных. У городской библиотеки - пепел сожженных книг. А на аэродроме - груды ручных гранат, мотки. телефонных проводов. И разбитая зенитная установка, полуавтоматическая пушка 'эрликон'. Это наши летчики заставили ее замолчать. Как только эскадрилья приземлилась, меня срочно вызвал командир полка. Показал на карте квадрат.
- Вылетайте парой. Здесь идет танковый бой, надо подсобить танкистам.
В напарники я взял Павла Карпова. Мы знакомы еще по училищу, вместе участвовали во многих боях, хорошо понимаем друг друга в бою. Пришли в указанный район, а там - ни одного танка. Куда они делись? Впереди - пожары, это горят хаты в населенных пунктах. Значит, здесь побывал враг. Держим курс на запад. В пяти минутах полета от заданного квадрата снова населенный пункт в одну улицу. А на ней, от въезда до выезда, колонна крытых автомашин. По самолетам никто не стреляет. Может, это наши придвинулись вперед? Делаю холостой заход и снижаюсь, чтобы хорошо рассмотреть форму солдат. У гитлеровцев она мышиная, серая, у наших войск - защитная. Да и по технике можно определить, своя или чужая. На бреющем, чуть ли не задевая дымоходы домов, прискакиваем вдоль улицы. Но разве на такой скорости что-нибудь определишь? Павел Карпов точно повторяет все мои маневры, ждет решения ведущего. Как быть? Снизу - ни одного выстрела, хотя видел, как разбегались фигуры. Если свей - зачем им прятаться от краснозвездного 'ила'? Эк, была не была, попробую из пулеметов. Даю напарнику сигнал: 'Внимание, атакую!' - и перевожу самолет в пикирование. Стреляю на авось, без желания поразить цель. И - о, радость! В мою сторону справа несется цветная трасса огня. Вот тот случаи, когда не всегда плохо, если по тебе стреляют. Трасса-то явно немецкая! Ну, теперь держись, вражина! Бомбы и эрэсы ложатся в гущу машин, пушечные снаряды и пулеметный ливень обрушиваются на головы гитлеровцев. Они бросились врассыпную, некоторые машины пытаются вырваться из огня, но их настигают наши удары. Когда кончился боезапас, мы легли на обратный курс, В форточку кабины вижу разгоряченное, счастливое лицо Павла. Он поднимает к стеклу большой палец: поработали на славу! На земле мы жмем друг другу руки.
- Ну и задачка! - улыбается Карпов. - Я тоже во все глаза смотрю: свои или чужие? Все-таки не выдержали у фашистов нервы, выдали себя трассой.
В тот раз так и не удалось выяснить, где были те танки, о которых говорил командир, и для какого танкового боя понадобилось вызывать пару штурмовиков. В ходе наступления наших войск летчики все чаще стали сталкиваться с подобной ситуацией. Надо было срочно решать вопросы взаимодействия с наземными частями. Свои соображения по этому поводу мы изложили командованию полка и дивизии. Продвигаемся на запад. Очередной аэродром для полка - Сальск. Громко звучит полк. А в нем-то осталось исправных всего... четыре 'ила'. Нас должны прикрывать истребители 148-го полка. А в нем - всего лишь один ЛаГГ-3. В ходе Сталинградского сражения, в условиях зимней непогоды авиация понесла чувствительные потери. Летчиков в полку стало больше, чем самолетов. Летчики сбитых и подбитых самолетов залечивали раны и снова рвались в бой. В район Зернограда под Ростовом мы вылетали парами или всей 'армадой' - четверкой. Обычно нас сопровождал один истребитель - лейтенант Коля Максимов, на редкость общительный, неунывающий парень, балагур и весельчак. Но не только за это полюбили его наши летчики. В воздухе Коля был настоящим виртуозом. 'Мал золотник, да дорог, - говорили штурмовики. - Такой 'мессера' и близко не подпустит'.
Может, поэтому, решили мы, командование истребительного полка и прислало к нам Максимова. Но лейтенант поспешил нас разочаровать.
- Нет, ребята, меня к вам в наказание прислали, для искупления вины, - то ли в шутку, то ли всерьез объяснил Коля. - Возвращаюсь я недавно с задания и песни пою. Настроение - по высшей шкале, бой провел в норме. Надо сказать, это был мой восьмидесятый вылет! А за него что положено? Правильно, премия. Получу я ее и... Размечтался, одним словом. А шасси-то выпустить и забыл, притер свой 'лажок' у 'Т' на фюзеляж. Командование, понятно, за это пригрозило вместо премии отдать под трибунал. Спасибо техникам, упросили не принимать крутых мер, пожалеть мою молодость. Самолет пообещали отремонтировать своими силами. День к ночь работали. И я вместе с ними. А в полку осталось всего три машины. Пока мою восстанавливали, остальные вышли из строя: кто подбит, кто сбит. И остался я один на исправном коне. Облетал его, докладываю командиру. А он в ответ: 'Иди-ка ты, Максимов, к штурмовикам. Увидишь, что такое настоящая боевая работа. Покрутишь карусель, перестанешь песни петь на посадке'. Вот так я и оказался у вас...
Где здесь правда, где выдумка - трудно сказать, но мы были довольны решением командира истребительного полка. Хотелось, чтобы таких Максимовых летало с нами побольше. Однако такой возможности пока не было. На сальском аэродроме мы увидели несколько вражеских транспортных самолетов Ю-52 и связной 'Физелер Шторх'.
Местные жители рассказывали, как фашисты из Сальска летали в окруженный Сталинград, Хозяйка дома, в котором мы поселились, пожилая женщина, взволнованная встречей с родной армией, возбужденно рассказывала:
- Страшно было смотреть, сколько чужой техники шло на Сталинград! И танки, и автомобили разные, орудий много! Аэродром самолетами забили. 'Матка, Сталинград - капут!' - орут. А потом, когда прижали их там, на Волге, по-иному загалдели: 'О, Сталинград!'. Летать туда очень боялись.
