преображенные. На деле же оказалось, что росту субъективного нетерпения вольнолюбивой европейской личности в итоге сопутствует не усиление, а ослабление реальной творческой преобразовательной способности. В результате проект прогресса для всех превращается в проект для избранных, которые одновременно уясняют и реальные 'пределы роста', касающиеся всего человечества, и заявляют о своем личном нежелании с этими общими пределами соглашаться и готовности выторговать для себя особую привилегированную участь.
Момент истины наступил после победы Запада в холодной войне. До этого пропагандистская стратегия Запада состояла в том, чтобы ссылаться на возможное единство человечества, которому препятствует воздвигнутый тоталитарный СССР железный занавес. Этому в основном поверили: интеллигенция стран 'социалистического лагеря' вожделенно заглядывала в щелочки железного занавеса и на озоновом языке давала понять молчаливому большинству, какие прелести она там видит. Прелести эти относились к потребительству.
В свое время Р. Арон, игравший, по собственным словам, роль современного А. Токвиля, различал свободы формальные (юридические) и свободы социально-экономические. Он уверял, что число тех, кто в основном интересуется первыми, уже превысило число интересующихся вторыми. 'Никто не интересуется формами собственности. Студенческая молодежь Праги, как и молодежь Парижа...'*
Если интерпретировать этот пассаж адекватно, то мы получим следующее утверждение: современные массы интересуются не свободами гражданскими, не свободами профессиональными, связанными с социально-экономической самодеятельностью, они интересуются потребительскими свободами. Потребительская свобода указывает на новую фазу развития секуляризации и атеизма: долой все виды 'сознательности и аскезы, да здравствует не ограниченный никакими напоминаниями о долге индивидуалистический гедонизм. Важна только та свобода, которая от меня ничего не требует, не чревата усилиями. И Запад смело идентифицировал себя как общество, избавляющее от усилий. Так возник миф о научно-техническом прогрессе - миф деидеологизации и деполитизации. Те самые теоретики, которые говорили о демократии и свободах, твердили и о тотальной деполитизации - о том, что гражданское политическое творчество давно устарело. Все проблемы, которые тщетно пытались решить революционеры и реформаторы, автоматически решаются в ходе научно-технического прогресса. 'Свобода, равенство, братство' - этот лозунг французской революции осуществляет научно-техническая революция. Скачкообразно повышая производительность труда, она повышает уровень жизни, делая элитное по прежним меркам потребление массово доступным. Это и означает новое понимание равенства. Научно- техническая революция способствует вытеснению тяжелых, опасных и вредных видов труда, обещая большинству занятых необременительную функцию наблюдателя технико-производственного цикла. Это - новое понимание свободы Что касается братства, то на досуге, который быстро увеличивается благодаря сокращению рабочего дня, раскованные потребители могут организовывать любые виды необременительных временных 'братство'.
Ясно, что подобное 'преобразование дискурса' о свободе уже не позволяло говорить о гражданском общества - о политически мобилизованном полисе, обязывающем своих членов к непрерывному социально-политическому творчеству в рамках самодеятельных ассоциаций, коммун, гражданских инициатив.
Мало того, новая техническая утопия избавляла граждан не только от бремени политического участия, но и от бремени профессиональной инициативы на предприятиях. Еще Ф. Тейлор в свое время заявил рабочим: вам не нужно думать на работе - есть люди, которым за это платят. Конвейерный рабочий действует безумно - и постепенно находит в этом свое удовольствие. Научно-техническая революция в современном массовом обществе эту дихотомию Тейлора распространила на все общество: есть люди - их меньшинство профессиональной обязанностью которых является думать, творить, отвечать и есть те, которые освобождены от всего этого и действуют 'строго по инструкции', без всякой личной инициативы и ответственности.
Переход большинства на позиции 'не ангажированного' - не обремененного ценностями и ответственностью - потребительского индивида таил свои опасности. Потребительское общество остается стабильным до тех пор, пока его потребительские аппетиты удовлетворяются. Это предполагает, что научно-технический прогресс развивается темпами, в целом не отстающими от роста потребительских притязаний, а творческая научно-техническая элита, несмотря на свое одинокое положение в стане тех, кто предпочитает безумное существование, не устает творить. Оба эти предположения в конечном счете не оправдались. Рост притязаний как и предсказывали наиболее проницательные критики массового общества, приобрел автоматический характер. Между производством искусственных потребностей, творимым рекламой и пропагандой престижного образа жизни, и материальным производством, призванным эти потребности удовлетворить, образовался зазор, имеющий тенденцию к возрастанию. Стало проявлять признаки творческой усталости и научно-техническая элита: все чаще подменные новация и изобретения подменяет имитация - новизны. Возникает своеобразная технологическая инфляция, когда старые технологические решения продаются потребителю в новом дизайнерском оформлении и по непомерно возросшей цене. Те имитации и 'семулякры', о которых говорит философия постмодерна, действительно преследуют нас всюду, но говорит это не столько о новой степени 'свободы от косной реальности', сколько о творческой усталости современного западного человека, которому наскучило нести бремя пытливой фаустовской личности и он все чаще предпочитает роль потребительской личности.
Эти два фактора - революция притязаний, опередившие возможности научно-технического прогресса, с одной стороны, иссякание реальной творческой способности, с другой стороны, приводит к тому, что потребительское общество Запада встает перед дилеммой: либо решительно умерить свои притязания, либо найти тех, второсортных и неполноценных, за счет которых можно и впредь эти притязания удовлетворять, оставаясь внутри себя обществом, экономящим усилия.
О том, чтобы пойти по первому пути, сегодня не может быть и речи. На Западе в настоящее время нет таких сил и инстанций, от которых действительно могла бы исходить решительная инициатива, направленная на преобразование потребительского сознания в аскетическое. Все влиятельные политические партии и идеологии соревнуются между собой в том, чтобы как можно больше угодить массовому потребительскому сознанию, еще больше подогреть его ожидания и вожделения, выдав все это за прогресс и призвание человека на земле. Здесь мы наблюдаем ту парадоксальную логику, которая превращает потребительские общества в милитаристские, империалистические. Казалось бы, что может быть дальше от милитаристской 'героики', чем расслабленное потребительское сознание, ожидающее готовых благ без напряженных усилий. Но как не далеки друг от друга пасологически потребительско- гедонистический и милитаристский этосы, их фатально сближает сама жизненная логика: тому, кто хочет много потреблять, не тратя много усилий, предстоит найти жертву-донора, а, следовательно, прибегнуть к насилию.
Может быть эта обескураживающая логика потребительского общества не сработала бы так быстро, не обнажила бы свою империалистическую изнанку, если бы не подоспела победа Запада в холодной войне. Самым неожиданным образом для наших прекраснодушных западников, перестройщиков и реформаторов мир мгновенно поделился на победителей и побежденных и первые в достаточно жесткой форме напомнили вторым, что их удел - не ликование по поводу 'современной победы над тоталитаризмом', а безоговорочная капитуляция.
Но новая действительность, наступившая после холодной войны, не только характеризуется реставрацией старого мышления, требующего от побежденных 'аннексий и контрибуции'. В мире как будто образовалась прореха, через которую в цивилизованную действительность ХХ века ворвалось нечто совсем уж неожиданное и шокирующее - новое рабовладельческое сознание и органически связанный с ним расизм. Победители оказались исторически столь нетерпеливыми, что их больше не устраивает ситуация ожиданий, связанная с НТР. Те самые потребительские ожидания гедонистического человека Запада, которые адресовались элите научно-технического творчества, обязавшейся устроить в скором будущем технотронный рай на земле, теперь адресуются элитам, связанным со старыми империалистическими занятиями: натовским генералам, геополитическим стратегам, дипломатам, и политикам, взимающим контрибуцию с побежденных 'второго мира'. На Западе происходит новый поворот, возвращающий нас в рабовладельческую архаику, ко временам императорского Рима.
Поздний Рим тоже ведь был массовым потребительским обществом, гедонистическое воображение
