- Что это? - испуганно прошептал Анатоль.
- Защита от дурака, - жестко сказал Илья, вызывая дежурного оператора совета Мира. - Пожалеем Европу, - пробормотал он, опускаясь на искореженный ствол какого-то дерева, и меланхолично добавил: - Поле можно снять...
Липкая мгновенная усталость опутала Илью.
Он на миг прикрыл глаза, а когда открыл их, то увидел рядом со своим еще один гравилет и двух незнакомцев в голубой форме служителей совета Морали.
Один из них был совершенно седой. В его ладном теле угадывалась недюжинная сила, а серые глаза смотрели строго и холодно. Спутник седого был молод - под пятьдесят, не больше, - подвижен и, по- видимому, нетерпелив.
- У вас кровь на лице, - сказал седой Илье, однако взгляд его был обращен к Анатолю.
Тот побледнел, отступил на полшага.
Илья поспешно вскочил.
- Чепуха, - быстро сказал он, стараясь поймать взгляд старшего служителя. - Ударился... при посадке. Не рассчитал.
- Анатоль Жданов? - полуутвердительно спросил седой. - Мы сожалеем, однако долг обязывает нас ограничить свободу ваших действий. Они опасны для общества.
- Пройдемте с нами, - добавил младший служитель. - Приведете себя в порядок, отдохнете...
- Именем Солнца! - остановил их Илья, поднимая правую руку. Он шагнул вперед, левой рукой как бы загораживая Анатоля. - Он брат мой! И я буду с ним до тех пор, пока жизнь Анатоля не образуется. Повторяю: отныне я разделяю судьбу его и ответственность за все его действия... Оставьте нас. Он будет со мной!
Отрешенный, совершенно безучастный взгляд Анатоля заставлял Илью торопиться: пора было позаботиться о брате. Пока он вновь не окружил себя стеной безнадежности, не замкнулся в себе - на этот раз, скорей всего, безвозвратно.
- Оставьте же нас! - повторил Илья.
Кукушка отозвалась неожиданно и, как показалось, недовольно, но куковала долго - на двоих хватит. Илья даже подумал: не искусственная ли эта птаха, но тут же опроверг свои домыслы - откуда тут взяться игрушке?
Он вспомнил свою практику на Волыни. Еще в качестве хирурга, в травматологическом центре 'Свитязь', где реабилитировали больных с особо тяжелыми случаями повреждений позвоночника.
В первые же дни его поразило необычное обилие кукушек, которые, казалось, целой капеллой обосновались в больничном лесопарке. Он не преминул поделиться своим недоумением с Мареком Соляжем, голубоглазым и крайне меланхоличным главврачом Центра. Марек улыбнулся, прикрыл глаза и доверительно сообщил ему, что в окрестностях их лечебного заведения живут максимум две-три кукушки. Остальные - детские игрушки, электроника, которую хитроумный поляк считал мощным положительным психотерапевтическим средством. 'Я и сам люблю их слушать', - задумчиво заметил в конце разговора Соляж.
Илья, помнится, попробовал блеснуть эрудицией, начал говорить о рассказе О'Генри, в котором художник нарисовал и прикрепил к ветке желтый листок, потому что смертельно больная девочка загадала: сорвет ветер с дерева последний листок, и я умру.
'Любопытно, - ответил Марек. - Но, во-первых, у нас не умирают, а во-вторых, я, к сожалению, не читал О'Генри. У наших кукушек четкая программа - ворожить больным много лет. Не меньше ста'.
Илья отогнал воспоминания, прислушался к шуму деревьев, разыскивая в нем голос лесной вещуньи.
- Кукушка, кукушка, - произнес он известные с детства слова. - Сколько лет мне жить?
Она ответила.
Илья досчитал до двенадцати и смущенно улыбнулся - голос вещуньи вдруг исчез. Затем кукушка отозвалась снова, только уже в другой стороне и сердце - смешное сердце, не верящее ни в бога, ни в черта, - защемило от этой паузы. Как ее понимать? Продолжили ему счет или нет?'
- Не верьте лукавой птице!
Он не заметил появления Ирины и в который раз подивился ее бесшумной, по-звериному осторожной и одновременно стремительной походке. В одной руке девушка держала упаковку натурального мяса, в другой, будто пучок стрел, торчали деревянные шампуры.
- Сегодня фирменное блюдо Язычницы, - весело заявила Ирина. - Вы, Садовник, поступаете в мое распоряжение. Я назначаю вас хранителем очага. Короче, идите за хворостом.
- С радостью, - согласился Илья. - А где ребята?
- Давыдов повез сюжеты 'Славян' на объемное моделирование. Семь сюжетов. Эмма и Гай... собирают цветы. Анатоль что-то высекает. На скале, возле Ворчуна.
- Что именно? - поинтересовался Илья.
Ирина беспечно махнула рукой. Шампуры полетели в разные стороны.
- Ну, вот.
Пока она собирала их, Илья отобрал, чтоб нести, упаковку с мясом. Розовые прямоугольные кусочки ничем не отличались от синтетических.
- Давненько я не пробовал деликатесов древности, - Илья сделал хищное лицо, наклонился над мясом, как бы охраняя свою добычу.
Ирина рассмеялась.
- Он не признается, - пояснила она, продолжая прерванный разговор. Рубит себе камень, а меня и близко не подпускает. Все руки пооббивал инструмент-то еще дедовский.
'Надо бы при случае посмотреть, - подумал Илья. - Одно понятно: кризис, к счастью, миновал. Все еще может быть - и маета, и самобичевание, но того, звериного, слепого, уже не будет. Никогда!'
Первые дни после их стычки у котлована Анатоль ходил сам не свой. Всех избегал, подпускал к себе только Ирину. Илья тоже старался не попадаться ему на глаза. Сам не надоедал да и ребятам намекнул: шефу, мол, нужна передышка.
Илья знал, что любое очищение души, любое избавление - дело сложное, а порой и мучительное. Тут тебе и боль, и облегчение - одновременно. Ведь впервые неправота твоя высвечивается прожектором разума и ты впервые видишь эту уродину: объемно, вещественно, до мельчайших подробностей. В этот час раненая совесть отрекается от многих деяний и помыслов, а отрекаться всегда больно и стыдно.
Перелом произошел на четвертый день.
Анатоль нашел его в мастерской, которую пригнали в Карпаты молодые монументалисты и где они жили вместе с Ильей.
- Это правда? - спросил Анатоль с порога.
Его узкое лицо было бледным, глаза глядели испуганно.
- О чем вы, Толь? - удивилась Эмма. Эта худенькая голубоглазая девушка целыми днями компоновала эскизы 'Славян', отсеивала лишнее. Илья, глядя поверх ее светлой головки, подумал: 'Интересно, он сам додумался или Ирина сказала? Впрочем, какое это имеет значение'.
- Вы молчите, - прошептал Жданов. - Значит, правда... Даже подумать страшно - ядерный взрыв! Да, да, теперь я припоминаю: 'Защита от дурака'... Да, я хотел покончить... Но только с собой, только себя, свою боль. Я никому не хотел зла, поверьте, Садовник. Господи, как низко я пал!
Жданов повернулся и, слепо щуря глаза, вышел из мастерской.
Сквозь прозрачную стену было видно, как он идет, не идет, а спотыкается - ноги плохо держали его на скользкой, разбухшей после дождя тропинке. Из модуля навстречу Анатолю выбежала Ирина. Она схватила его за руки, о чем-то заговорила - то ли убеждала, то ли сердилась. Жданов стоял безучастный, сгорбленный. Потом кивнул головой. Раз, другой. Улыбнулся скудно, просяще, но улыбнулся!
Илья отступил от стены-окна и встретил по-прежнему недоуменный взгляд Эммы.
- Это значит, - сказал он не очень вразумительно, - что циклон, бушевавший над Европой, иссяк, рассосался. Все барометры вскоре покажут 'солнечно'. А циклон, дорогая Эмма, один поэт, между прочим, называл депрессией природы.
Он принес к самодельному очагу две охапки сушняка.
- Несите еще, - скомандовала Ирина. - Пусть прогорает. Шашлыки любят жар.
Язычница у огня разрумянилась, оживилась. Она посыпала мясо какими-то специями, пробовала его,
