Взятка Харону

ресторанчике, где подают мясо с грибами и чуть терпкое красное вино. И музыка... В узенькой вазе на столе - астры. И все это - вино, приятная болтовня, медленные танцы, нежные прикосновения - разжигают огонь страсти. Нетерпение гонит вас к машине. Вы то и дело целуетесь в пути, рискуя врезаться в столб. Наконец, спальня... О, ты не знаешь, дружище, какая у моей подруги была спальня. Вся стена, которая напротив изголовья, сплошное зеркало... И вдруг оказывается, что у меня рак. Это в сорок два года. Не нажился я, старче, понимаешь?!

Харон, как показалось Адаму, сочувственно кивнул, взглянул на часы.

Часы - хорошие, швейцарские - поразили Адама. Рубище, ладья, потусторонний старец и... этот механизм. Живой, тикающий, из того реального мира.

- Зачем они тебе? - спросил Адам, указывая взглядом на часы.

- Надо ориентироваться, - туманно ответил перевозчик. - Работы много видишь, какая толпа собралась, а я старый... Вот с тобой сегодня заболтался, а Гермес ночью новую партию приведет...

Адам на миг вернулся в прошлое, когда он оставил бесполезные консультации медицинских светил и окончательно распрощался с надеждой на выздоровление. За несколько дней он проштудировал целую стопку книг, в которых человек шел на тысячу уловок, создавая различные модели существования после смерти. Трудно сказать, чем конкретно привлекла его греческая мифология. Может, тем, что она не пугала крайностями. Да, сумрачно, да, плохо, да, забвение желаний, то есть потеря личности. Последний постулат связывался с многочисленными древними и новейшими представлениями о том, что психическая энергия индивидуума растворяется в некоем всеобщем поле... Словом, он сделал выбор, купил обол и даже переехал в Италию, к озеру Аверн, где, по преданию, находится один из входов в Аид... Когда Адам однажды ночью вдруг осознал, что не спит, а идет, спотыкаясь о камни, по едва освещенной тропе, он понял: все произошло именно так, как он предполагал. Спуск занял около двух часов. Люди шли молча, ошеломленные случившимся, не зная - радоваться ли им, что полного небытия пока нет, или стенать о безвозвратно утерянном. Их шло человек пятьдесят, а может, и больше. Он различал только тени ближайших попутчиков. Время от времени кто-нибудь из женщин начинал плакать. Гермес грубовато подбадривал их, но и поторапливал. По-видимому, тропа не успевала пропускать всех усопших, однако вводить какие-либо новшества здесь или ленились, или их запрещал канон.

Плеснуло весло - Адам встрепенулся.

'Почему я ничего не предпринимаю? Противоположный берег все ближе, а этот старец и не думает мне помочь! Неужто все напрасно?! Все мои ухищрения, энергия, жизнелюбие... Неужто они не нужны этому миру? И зачем тогда душе иллюзия жизни? Чтобы погаснуть в лучах? Сначала стать бесплотной, затем равнодушной и беспамятной, то есть абстрактно мыслящей субстанцией, деталькой всемирной ЭВМ... Нет! Тысячу раз нет! Мерзкий старик, забывший вкус, цвет и запах жизни, чем тронуть твое сердце?!'

- Ну, что же ты молчишь, истукан?! - вскричал Адам. Ярость и ужас овладели им. Берег, истоптанный миллионами ног и потому похожий цветом на старую кость, был уже совсем рядом. - Опять ты молчишь... Придумай что-нибудь! Мне страшно. Я не хочу туда, к теням, на асфоделевый луг... Там молчание и полное забвение... Перестань грести, старик!

- Чудак, - проскрипел Харон. - Ты просишь невозможного. Не в моих силах вернуть тебе жизнь, человек. Ты умер и погребен. Еще никто из людей не восстал из гроба.

- Придумай что-нибудь! - Адам сполз с лавки, умоляя, протянул к старику руки. Колени его уткнулись на дне лодки в подстилку из мусора. Очевидно, там были отдельные волоски, упавшие с одежд странников в царство мертвых, пыль с их обуви, превратившиеся в прах случайные вещи.

- Я могу тебе кое-что предложить, - задумчиво сказал Харон, и подобие улыбки искривило его рассеченную губу. - Но вряд ли ты согласишься. Это не жизнь - та, твоя... Однако ты мог бы жить воспоминаниями...

- Согласен, на все согласен! - возопил Адам и стал рвать с груди мешочек с бриллиантами. - Уговорил- таки! Купил старика! - Он смеялся, как безумный, и не мог впопыхах ни снять мешочек, ни разорвать шнурок. Только не к теням!

- Не радуйся прежде времени. - Харон перестал грести. - И спрячь свои камни. Я уже говорил тебе: здесь они ничего не стоят.

- Что я должен сделать? - Адам замер, боясь разгневить всемогущего старца.

- Я устал грести без передышки. У меня болят руки. Кроме того, мне скучно. Все мои пассажиры или каменно молчат, или вопят и стенают. Садись рядом со мной - вот тебе весло! - и рассказывай мне о той жизни. Ты хорошо рассказываешь...

'Рядом с ним?.. Он что - издевается? Годами терзать себе душу воспоминаниями о радостях бытия, которые я так любил, и грести, грести, грести?! Сгорать в бесплодных мечтаниях о Невозвратном?! Только горячечным воображением рисовать себе дружеские пирушки и объятия Евы?! Забыть, что ты был обласкан миром, богат, знаменит?! И все это - там. А здесь - вечное кружение между жизнью и смертью... Теперь мне ясно, почему давным-давно линия моей руки напугала гадалку... Самому добровольно обречь себя на вечную пытку?! Нет, ни за что! Уж лучше судилище... Лучше глотнуть из Леты...'

- Так я и знал, - вздохнул Харон и пошевелил веслом. Челн опять двинулся к берегу.

- Нет, нет! - Адам вскочил на ноги. Челн качнулся, и это новое движение показалось непривычным и странным в мире тысячелетнего порядка. - Я буду грести. И рассказывать буду...

Старец молча пожал плечами, подвинулся. Лицо его опять стало бесстрастно-отчужденным.

Споткнувшись сначала о лавку, а затем о черпак, Адам поспешно ступил вперед, не сел, а буквально упал рядом с перевозчиком.

Харон двумя взмахами весла повернул челн к тому берегу, откуда они только что приплыли. Там по- прежнему стояла толпа, которую привел Гермес. Души ждали своего череда, чтобы, преодолев воды Стикса, превратиться в тени.

'Пусть будут муки, - подумал Адам. - Любые... Адские! Пусть сжигает меня огонь памяти... Зато останется душа. Больная, кровоточащая - живая душа!'

- Что же ты? - спросил Харон и показал глазами на весло.

Адам ухватился за деревянную, отполированную до блеска рукоять. Тяжелое весло показалось ему необычайно легким. Небо над Аидом немного просветлело, и он подумал, что тут, оказывается, тоже возможны перемены, а значит, и движение жизни. Пусть малюсенькое, едва заметное, как дыхание спящего ребенка, но достаточное, чтобы противостоять тлену и вечности. Живой душе нужен, конечно, весь мир, но она умеет довольствоваться и крохой. А если не умеет, то научится...

Впервые за время пребывания в подземном царстве Адам улыбнулся. Он глянул на старика с рассеченной губой и как бы невзначай сказал:

- Вы знаете, дружище Харон, прошлым летом я попал в Испанию. Совершенно случайно, без гроша в кармане, без документов. Забавнее ситуацию трудно даже придумать. Так вот... Выхожу я из самолета...

Перевозчик наклонил голову, чтобы лучше слышать. Весло его стало вздыматься реже, а затем старец и вовсе бросил рукоять. Он опустил натруженную руку в воду - остудить горящие мозоли, а другой погрозил роптавшей на берегу толпе.

Адам тоже глянул на бывших попутчиков в царство Аида.

На берегу происходило нечто невообразимое.

Люди оживленно жестикулировали, что-то кричали - он не мог еще разобрать слов, а одна женщина даже зашла по колени в черные воды Стикса и размахивала то ли шалью, то ли белым платком.

У Адама защемило там, где при жизни было сердце. Он не знал, что разволновало людей на берегу. Радуются ли они, что хоть один из них откупился у грозного старца, или завидуют и проклинают. Теперь уже не только Харона, но и его.