Даже не сама пластина, а определенные точки на ней. Плюс наконечник повышенной твердости, плюс лук более мощный. Теперь дикая кошка, терзавшая плоть изнутри, словно задремала, напоминая о себе лишь при шевелении. Не на долго, само собой - скоро она возобновит свою работу. Если раньше с победно- яростным кличем не ворвется степняк в бараньей шапке и торопливым взмахом не отделит голову от туловища. Заодно и выяснилось, отчего хакан Куря отклонился от своего обычного маршрута - ему бы сейчас свой род к месту зимовки вести, а не на побережье, к бухте Малый Вранголимен. Да и не знал он про эту заводь, не мог знать. Значит, узнал. Значит, нашлось кому рассказать, намекнуть, даже заплатить... Хоть он и без платы готов: рассорились русы с печенегами, так рассорились, что дальше некуда - а ведь еще недавно вместе шли воевать болгар. И этот 'кто-то', намекнувший - не византиец (сталось бы, да не нужно). Совсем не византиец он... Ну да, все логично: нет резона щадить отца и брата младшего, если старшего брата не пощадит. Старший же брат Ярополк, первый сын князя, вскоре будет убит по приказу сына третьего. Того сына, которого степняки зовут Удельмиром, варяги - Вальдемейром, а составители былин дадут ему прозвище 'Красно Солнышко'. Владимир, сын князя и рабыни, равный апостолу. Да, называли его сказители Красным солнышком, но нигде и никогда, ни в одной былине, не смогли себя превозмочь и предать личности его и поступкам блеск солнцеподобный, оправдывающий прозвание. Кроваво-красным выдался им этот блеск даже сквозь глыбу веков... То-то Свенельд, воевода старый, что при Ингваре еще был воеводой, иную дорогу выбрал! 'Не ходи, княже, сим путем, с печенегами нынче мира нет...' - 'Ничего, вуйко мой, мира нет, да и печенегов там не будет' - так ответил ему князь, потому что должен был так ответить, должен был избрать именно тот путь, погибельный. Должен... Кому, зачем, перед кем долг? Догадывался Свенельд или знал точно? Если последнее - почему намек себе позволил? Или, наоборот, почему не высказался яснее? Глупый вопрос, понятно - почему. Он еще Равноапостольному,кажется негласно послужить успеет, выслужит у него великую награду - изгнание, а не гибель... Впрочем, пока что третий сын не равноапостольный, не христианин даже. Он вообще проблемы свои постарается сперва решить, перестроив язычество, и одним из начальных деяний его станет принесение в жертву Перуну, дотоле в Киеве не почитаемому, юного варяга, что крещен был по греческому обычаю. Хлынет на жертвенник кровь из разъятого горла христианского мальчишки - с этого и сделает первый шаг реформа религии, венцом которой станет принятие Закона Греческого, истинно верного, Православного... Примет великий князь эту веру, как умный и хитрый языческий вождь принимает покровительство могущественной силы. Даже такого запала у него не будет, что у того же вождя франков Хлодвига тремя веками раньше: 'О, Распятый Боже, даруй мне победу в этой неравной битве, и я поверю в Тебя!' - не будет такой битвы... 'А сам-то ты - лучше, что-ли? А тот мир, выстроенный потомками Хлодвига и Владимира, откуда пришел ты - лучше? Другу своему стрелу в печень - вот и решение проблемы, не надо рисковать, не надо затрачивать усилия на Изъятие. Проще их на научный эксперимент пустить, чем на спасение реликта очередного, которого нужно будет кормить, учить-переучивать, ужасаться его до мозга костей въевшимся нравам... А кассета - что ж, кассету и с мертвого тела можно снять. Даже легче, чем с живого ... Нет, не видать вам кассеты, братья-современники, ни к чему вам новые знания! И пусть утеря этих знаний совсем немного задержит ваш разбег ввысь или в пропасть. Ну что ж, хоть насколько-то... Сил хватило, только чтобы донести руку до груди и уронить на узорчатый металл. Потом кисть, будто сама, пятиногим жуком вползла, ощупала грифонью голову. И - указательным пальцем (считывается индивидуальный рисунок биополя) - нажать и повернуть. Есть. Вспыхнул глаз грифона, словно раскаленный уголек или звезда падучая. Вспыхнул и погас. 'Вот так и моя жизнь сейчас оборвется - ни у тех, ни у других, в одиночестве...' В одиночестве? БОЖЕ МОЙ, ДА ВЕДЬ ТОЛЬКО ТАКИМ ОБРАЗОМ Я СМОГ ОКАЗАТЬСЯ СОВСЕМ ОДИН! И тут боль, задремавшая было, снова зубчатыми крючьями впилась в его тело, обрывая мысли, туманя сознание... Поэтому князь не увидел как, возникнув прямо из воздуха, спрыгнули на пол люди. И не было ему дано понять в тот миг, верна ли его догадка.
* * *
Без шума все-таки не обошлось: задетый в спешке бронзовый светильник упал и со звоном покатился. Но это уже ничему не мешало и влияния ни на что не оказало никакого. ...Когда двое гридей, карауливших у входа снаружи, на звон ворвались в шатер, они увидели неподвижно распростертое тело - медленные осенние мухи без опаски ползали по широко открытым глазам. И поняли они, что князь их умер только что. Были они неправы, так как Великий князь Святослав прекратил свое земное существование уже давно, свыше двадцати лет назад. То же, что распростерлость перед ними в шатре, не могло умереть, ибо оно и не жило никогда вовсе. Это был биоманекен, который на уровне познаний X века не подлежал отличению от человеческого трупа. И тут за их спинами, нарастая, прокатился слитный рев множества глоток, волной перекрывший конский храп, смертный стон, посвист стрел и лязг стали. И гриди обернулись, выставив копья навстречу собственной гибели. На тринадцатом часу боя орда смяла фалангу.
ГЛАВА VII
- Ты славно потрудился, Предсказатель, два года
благодаря тебе мы не знали голода. Но все-таки скажи:
почему ты не хочешь спросить у звезд, когда нам сеять
хлеб в этот раз?
- Сейте, когда вздумается - ответил Предсказатель
даже чуть грубовато, что не было на него похоже. На
вопрошающего он при этом не смотрел. (Он знал, что
никому здесь не дожить до сбора урожая, поскольку уже
движется в их сторону орда воинов Темучина, а
правителю этих территорий не хватит благоразумия,
чтобы покориться, и не хватит сил, чтобы
сопротивляться. Но причину своего знания Предсказатель
объяснить не мог. И не объяснил).
При полной скорости лошадиного скока воздух превращается в сплошную упругую стену почти осязаемой плотности и кажется невозможным оторваться от гривы коня, на которой лежишь ничком и посмотреть назад. Но ты все-таки оторвался, посмотрел. Ну, так и есть, человек восемь, а то и больше - не разобрать в поднятой бесчисленными копытами пыли. Отстают? Приближаются? Не приближаются и не отстают, держатся вровень. Плохо. Ты надеялся, что погоня не сможет преследовать тебя сквозь мечущуюся цепь воинов Кури, (сам-то ты прошел меж них, не вызвав подозрений) - но, видимо, цепь оказалась уж слишком мечущейся. А может быть и нет... Это ведь сейчас их восемь, начать же погоню могло два-три десятка. Предполагалось, что тебе придется сделать всего один выстрел (а уже сделано два), но боекомплект был полон. Пара колчанов по обе стороны седла, еще один - за спиной, между лопаток. Достаточно, чтобы отбиться от сотни: у тяжеловооруженного воина нет ни малейших шансов против конного стрелка, что и покажут через три столетья монголы, преодолев извечную анархию кочевников. Но это - если разить наповал... Бросив поводья на седельную дугу, ты правой рукой поднял лук, вновь ощутив его гибкую тяжесть. Фигурки сзади вдруг закричали что-то яростное (слов не разобрать, шум ветра в ушах - а потом жуткий, звериный вой, всколыхнувший старые воспоминания). Ох, глупец - они же тебя наверняка хоть раз теряли из виду, прорубаясь сквозь печенежский строй и теперь не могли быть полностью уверены, что гонят именно убийцу своего князя... Убийцу спасителя... Изобрази правшу - глядишь, и отстали бы. Передний всадник на вороном коне полностью закрыт длинным щитом - разве что в голову, но это исключено, 'Щит же долог, яко минет ребра коневи...' Ребра коневи! И исчезло все. Остался изгиб лука, цепкое напряжение зажавших тетиву пальцев, взгляд - прищур вдоль оперенного древка. И цель, пляшущая на уставленном острие, тоже осталась. Удар тетивы, секунда ожидания - вороной споткнулся, но только прибавил ход. Что это?! Нет не промах - на конском боку распустился трехлепестковый цветок оперения. А рука уже скользит за спину, выбирая другую стрелу. Снова удар, снова ожидание - и опять конь дрогнул всем телом, словно от укуса слепня. Но, как не останавливает укус слепня, не остановила его и вторая стрела. Он, по сути, уже почти мертв - но весть об этом дойдет до его тела не раньше, чем через несколько минут. Не тот колчан! Левая рука - не за спину, а к бедру, в горловину седельного колчана. Вот он, наконечник-срезень, выемчатая лопатка в четыре пальца шириной, которым бьют неокольчуженного врага или крупного зверя на охоте. Он перекусывает при встрече кость, рубит, а не протыкает внутренности, а попади в плечо или руку - снесет напрочь, оправдывая свое название. Третья стрела вошла вплотную к первым двум, так близко, что все три раны можно было накрыть ладонью. И от третьего удара рухнул вороной скакун. А следующий всадник уже рядом. И щит, точно такой же, закрывает его от сапог до подбородка. С ним - иначе. Во втором из седельных колчанов самые тяжелые стрелы - их венчает наконечник-томар, притупленный и массивный, как зубило. И - в галоп, навстречу преследователю
