Другая рассказывает, как бомбили Псков. Но чаще всего упоминается какая-то Мга. Все время: Мга. Мга.
- Ой, - говорит мать, - хотя б тревоги не было, пока мы тут сидим. Куда с вещами в убежище?
- Будем надеяться, что не будет тревоги, - отвечает толстая бабушка. И, сорвав с плеч шарф, машет им и кричит: - Саша! Саша!
Лысый дяденька, глядя себе под ноги, пробирается к ней. Лысина у него как яйцо, как острый конец яйца. Глаза такие же черные, как у бабушки. Рукава рубашки засучены. Портфель в руке.
- Вы еще здесь, - говорит он. - Ты что-нибудь пила?
- Я пила, - отвечает бабушка. - Не беспокойся.
- Ела что-нибудь?
- Ела, ела. Не беспокойся.
- Принести тебе чего-нибудь? Мороженого. Хочешь, поищу мороженого?
- Ничего не надо, побудь со мной. Что нового?
Они разговаривают потихоньку. Он стоит нагнувшись, а она его держит за руку, за худую, жилистую, поросшую темными волосами руку, стянутую ремешком часов.
- Ты еще забежишь, Сашенька?
- Постараюсь.
- Вдруг нас отправят еще нескоро. Вдруг только вечером. - Никак она его не может отпустить. - Ты забеги на всякий случай.
- Я постараюсь.
Высоко поднимая ноги, дяденька выбирается из очереди.
- Сын? - спрашивает мать.
- Какой сын, вы бы знали! - говорит бабушка. По ее большим щекам текут слезы. - При всех своих занятиях нашел время ко мне наведаться. И еще придет, дорогое мое дитя!
Валя и Светлана переглядываются. Подумать, что такого лысого дяденьку называют: дитя.
Люська засыпает на коленях у матери. Бабушка делает из газеты будку, чтобы прикрыть Люську от солнца.
И Валя со Светланой прилегли на мешках, пряча головы в коротенькой тени, которую отбрасывает бабушка. От каменной стены пышет как от печки.
Тень передвинулась - Валя очнулась, села, черные круги перед глазами.
Раскатами нарастает грохот: низко над крышами проносятся два самолета. Люська дернулась во сне.
- Спи, дочечка, - говорит мать, качая ее на коленях, - это наши.
Самолеты жгуче сверкают, пролетая. Кажется, что они еще раскаленней, чем этот камень. Они раскаленные, как солнце. И грохот от них раскаленный, яростный.
Лиговка и Невский катят свою карусель. Спешат люди и машины. Милиционер размахивает палочкой. К тем, кто сидит и лежит у вокзала, это все не относится, они уже не здесь вроде бы. Они начали свое путешествие.
Вот этот трамвай, двадцать пятый, сейчас пойдет-пойдет - по улицам, по мосту - к нам на Выборгскую. Минут двадцать всего, и пройдет трамвай мимо нашей улицы. И там на нашей улице - наш дом и наша комната, мы ее убрали и веник с совком поставили в уголку.
На нашей улице тихо.
Перед нашим домом на асфальте мелом начерчены клетки, это мы чертили. Кто-нибудь сейчас там играет, прыгает.
Всего двадцать минут, если сесть на трамвай, на вот этот двадцать пятый номер.
Люди садятся.
Мы не сядем. Мы начали свое путешествие, до свиданья. Далеко наш дом. Далеко наша тихая улица. На краю света.
7
Большая девочка пришла с матерью и братом. Мать и брат сели и стали пить и есть, а девочка ничего не хотела. Даже сесть она не хотела. Стоя, с злым лицом озиралась она и говорила своей матери злые, насмешливые слова:
- Ах, жарко тебе! Ах, не нравится тебе! А кто это затеял, мы с Виктором? Мы с Виктором хоть сейчас вернемся, пожалуйста. Ах, ты не хочешь! Ну что ж, пожалуйста. Но тогда не говори, что тебе жарко, потому что ты сама, сама виновата!
Брат молчал. Он был калека, на костылях; одна нога отрезана выше колена. Он молчал, опустив голову. А их мать стала жаловаться соседям, старичку со старушкой:
- Как я ее воспитывала, во всем себе отказывала, а она вон что себе позволяет.
Девочка сказала с отчаяньем:
- Что ты со мной делаешь! Куда ты меня везешь! Ты меня ненавидишь! Ты меня убиваешь! Ты мне такое делаешь, как будто ты не мать, а враг!
Тут и брат ее сказал:
- Ну, хватит!
А их мать спросила у старичка и старушки:
- Видели?
Старичок и старушка поднялись и стали чистить друг на друге одежу.
- Присмотрите, будьте добры, за нашими вещами, - попросили они. - Мы сходим пообедать к родственнице. У нас тут близко, на Второй Советской, живет родственница.
- Ишь как вы устроились, - сказали им. - А если без вас уйдет эшелон?
- Ну что ж, значит судьба, - сказала старушка. - Мы там, знаете ли, примем душ.
- И полежим на диване, - добавил старичок.
Все смотрели, как они идут мелкими шажками, старичок опираясь на палочку, а старушка держа его под руку, - и говорили:
- И не все им равно, в тылу помирать или в Ленинграде? Еще едут куда-то, господи.
А другие заступались, говоря:
- Жить всем хочется.
Молодая женщина прижала к себе краснощекого маленького мальчика, целовала его красные щеки и спрашивала:
- Василек, Василечек, когда мы теперь вернемся с тобой?
Закричал на вокзале паровоз. Еще один поезд уходит, увозит еще сколько-то народу. Все встают, беспокоятся, тетя Дуся появляется, растрепанная, с дымящей папиросой во рту, и говорит:
- Теперь уже скоро, женщины. Обещают, что скоро.
Паровоз кричит: я тут! Я работаю! Я сделаю все, что могу!
8
Люди с химкомбината уехали.
Артисты оперы и балета уехали.
Старичок со старушкой пообедали у родственницы на Второй Советской, приняли душ, полежали на диване и вернулись на Лиговку.
Большая девочка перестала ссориться с матерью; замолчала. Сидит на мешке, крепко обняв колени загорелыми руками, глаза угрюмо горят из-под бровей, лицо темно от пыли и гнева.
Женщины волнуются, что так медленно идет отправка.
- Что в сводке? Вы дневные известия слушали?
- Говорят, из Гатчины шли жители, гнали коров.
- Нам не через Гатчину. Нам через Мгу.
- Через Мгу. Мгу. Мга.
Светлана рассказывает Вале:
- Я постучалась, спрашиваю: можно? Он говорит: войдите. Я вхожу. Он говорит: чем могу быть полезен? Я говорю: попробуйте меня, пожалуйста, в роли Снегурочки. Он говорит: мы моложе восьмого класса не принимаем. Я говорю: извините, пожалуйста, а разве способности ровно ничего не значат? Он говорит: вот о способностях мы и будем разговаривать, когда вы перейдете в восьмой класс. Ты понимаешь, я чуть не заплакала. Говорю: ну, тогда извините, и пошла поскорей. Еще два года ждать, ты понимаешь?!
У Светланы плечи узенькие, руки и ноги как палочки. На ногах сандалии. Голубые бантики в косах.
