его спиной палят корабли. Лимонно-красный клубок огня взлетает на уровне углового, малого купола. Через одну-две секунды грохот и треск.
...А перед огромной махиной собора, который на три головы стоит выше остальных зданий города, перед собором, у которого и ступени-то кажутся отсюда выше человеческого роста, - перед этим тяжелым, как египетская пирамида, колоссом стоит на коленях маленькая фигурка женщины. Молится. Истово крестится, делает земные поклоны. Мимо идут люди, влекут санки с дровами. А женщина стоит на коленях посреди мостовой и молится. Потом поднимается и идет - очень быстро, спешит, вероятно, на работу - в сторону Почтамтской.
Стреляют близко. Это очень красиво. Над крышей взметнется клочок огня, за ним клубочек рыжеватого дыма, а уж потом:
'Бам-би-ба-баммм!!!'
А дальние батареи - как зарницы.
20 января. Вечером
Вчера вечером радио объявило очередной приказ Верховного главнокомандующего. Заняты Красное Село и Ропша. Москва отдавала салют войскам Ленинградского фронта. Освобождены, кроме того, Петергоф, Александровка и восемьдесят других населенных пунктов. Сегодня официально сообщается о том, что освобожден Новгород. Войска, наступающие со стороны Ораниенбаума и со стороны Пулкова, соединились. Отдельные группы противника окружены и ликвидируются. Повторяется осень сорок первого года, только - все наоборот.
Ленинград, конечно, ликует.
Последнюю сводку я слышал издали, на улице. Кажется, там упоминаются Лигово, Дудергоф, Стрельна. Трофеи очень большие, пленных же совсем немного - за пять дней всего одна тысяча человек. Драпают быстро и по-немецки организованно.
Был сегодня на радио. Хочу поехать на фронт или, во всяком случае, поближе к нему. До сих пор, что называется, ближе некуда было.
Завтра на этот счет будут договариваться с политуправлением фронта.
Вчера немцы еще постреливали по городу, откуда - даже не понимаю. Но, по-видимому, очень издалека. И не часто. Всего шесть снарядов за день! По-здешнему это совсем немного.
Видел вчера Ревекку Марковну из больницы Эрисмана. Она с 15 января не обедала и почти не спала. В больницу не переставая везли раненых. Ранения у большинства тяжелые, но дух бодрый, победительный.
- Скоро и Ленинград будет Большой землей, - сказал один из них перед ампутацией.
Ездил вчера вечером на Васильевский остров и на Крестовский - все по московским поручениям.
Был на Петроградской стороне, в доме Любарских. Как много опечатанных дверей на парадной лестнице!
В ящике для писем и газет на одной из заколоченных и опечатанных дверей что-то белело. Я полюбопытствовал: открытка. Не удержался - прочел:
'Дорогие тетя Лиза и дядя Миша! Пишем вам пятое письмо. Страшно беспокоимся, не получая ответа...'
От Барочной улицы до Елагина острова бегает маленький одиночный трамвайчик-'кукушка'.
Сегодня корабли на Неве молчат. По-видимому, они свое дело сделали, их миссия завершена. Наши наземные войска уже далеко от побережья, и корабли при всем желании поддержать их уже не могут.
Корабли под парами (то есть живут, дышат, дымят, а насчет того, 'под парами' или нет, - не знаю, не специалист).
Видел вчера вечером, в темноте, огромную черно-белую, не похожую даже силуэтом на корабль, тушу крейсера 'Киров'. Это он рявкал своими батареями, когда у меня в номере звенели стекла и сыпалась штукатурка. Стоит между набережной Лейтенанта Шмидта и Сенатской площадью.
Был еще вчера по разным делам на Верейской улице, в районе Технологического и у Детскосельского вокзала. Району досталось здорово. Технологический институт не то чтобы разрушен (ведь он большой, занимает чуть ли не целый квартал), а весь изранен - и бомбами и снарядами. Много зданий разрушено на Международном проспекте. Если в центре города повреждения быстро залечиваются и маскируются, то здесь на каждом шагу незарубцевавшиеся, кровоточащие раны. Четырехэтажный серый дом рядом с Палатой мер и весов проткнут снарядом, как картонная коробка пальцем.
Заходил на Кузнечный рынок. Это один из трех рынков, сохранившихся в городе. Остальные или разрушены, или закрыты. Вся коммерция совершается под крышей единственного павильона. Колхозники торгуют главным образом молоком, картошкой (65 р. кило), кислой капустой... Тут же - вокруг 'стационарных' лотков - идет торговля с рук, официально запрещенная, о чем предупреждают плакаты у входа. Ассортимент товаров небогатый. Всякая рвань, ботинки (дамские - 3500 р.), белье, одежда и прочее барахло. Табак, папиросы (исключительно 'Беломор'), много электрических фонариков (ценный и ходкий товар не только в Ленинграде, а и в других 'затемненных' городах). Мыло, масло, шпиг, мясо, конфеты, мандарины - все, что душе угодно, но все в миниатюрных количествах - поштучно или по сто, по 50 и даже по 20 граммов. Калек, инвалидов Отечественной войны меньше, чем в Москве, но и тут они, так сказать, хозяева положения. Большей частью пьяные, бушуют, ссорятся, размахивают костылями.
Видел вчера на Загородном тех, кто сегодня (а может быть, и вчера) сражался и сражается на Пулковских высотах, под Павловском и Гатчиной. Стрелковый полк поротно шел от Московского, по-видимому, вокзала на передовые позиции. Народ - некадровый, разнокалиберный, но крепкий, хорошо экипированный и, главное, хорошо обутый. Правда, большинство не в сапогах, а в ботиночках с обмотками, но за спиной у каждого - пара подшитых валенок.
Шли с песнями. Пели не слишком лихо. Много татар и вообще монголоидных лиц. Есть пожилые, но есть и совсем мальчики.
Мне опять вспомнился сорок второй год. Вот тут, на углу Кузнечного переулка, лежал труп матроса.
Ночевал дома. Спал в своей комнате. В 'домашнем холодильнике', как говорит мама. Продрог, простудился, болит горло.
Утром ездил в больницу хроников на улицу Смольного.
Казалось бы, что может быть страшнее жизни богадельных старушек во фронтовом городе! Но - нет, живут они, эти старушки, вместе со всем городом - сводками Информбюро, газетами, радио. Кормят их очень хорошо. И самое страшное и печальное - не то, что они засыпают и просыпаются под свист снарядов, а то, что живут без семьи. Хотя сейчас, когда подавляющее большинство советских семей распылено, и это их одиночество не так больно ранит сердце.
Смольный выглядит очень смешно, даже нелепо. Какие- то сетки, картонные или фанерные башенки, пестрая мазня на стенах. Все это за годы войны обветшало, перепуталось, перемешалось. И не думаю, чтобы этот камуфляж кого-нибудь обманывал.
Прошел к Неве - посмотреть на Охту. Думал увидеть нечто страшное, но не увидел ничего. Несколько каменных зданий на набережной, каланча, церковь, а за ними... за ними ничего нет. Ни одного деревянного дома.
Неудивительно, что тут, вокруг Смольного, так много развалин. Охотились немцы за Смольным упорно и настойчиво. И, как видно, камуфляж все-таки помог. На самом здании Смольного я не нашел ни одной царапины.
А на Суворовском многие дома разбиты до основания.
По этим пустырям идут две девушки в серых шинельках с погонами. Навстречу - с нестройной, визгливой песней - взвод девушек, тоже в полувоенной форме: в серых бушлатах-полупальто, в защитных штанах или юбках.
Из строя несется в адрес красноармеек:
- Эй, вы, ерзац-солдаты!
Те обижаются:
- Сами вы ерзац!
А потом, пройдя мимо, переглядываются, смеются:
- А и верно - эрзац!
Обедал вчера за одним столом с человеком, который сиял необыкновенно: он только что избежал очень большой опасности - в пятидесяти шагах от него разорвался снаряд (на станции Вторая Финляндская, на железнодорожных путях).
Но говорит он больше о другом:
- Вы представляете, какая счастливая случайность: за две минуты до этого с этих путей ушел воинский эшелон!..
Видел матроса из Кронштадта, который сегодня утром приехал в Ленинград. Впрочем, 'приехал' - не точно. Из Кронштадта до Лисьего Носа он шел пешком по льду. Это семнадцать километров. А лед на Финском заливе довольно хлюпкий. Машины не ходят.
Вечером звонил Рахтанов. Собирается в Кронштадт. Говорит - на днях туда будут ходить глиссеры.
В холле гостиницы постовой милиционер, зашедший погреться (или, скорее, развлечься), беседует
