пойдет наверх - выяснить, нельзя ли раздобыть чего-нибудь съестного.
- Сиди, пожалуйста, смирно, - сказала она. - Я скоро.
- Нет, - твердо сказал Ленька. - И я с тобой.
Она поняла, вероятно, что он одну ее не отпустит, подумала и со вздохом согласилась:
- Ну, что ж. На все воля божья. Идем...
Первое, что поразило Леньку, когда он очутился в длинном гостиничном коридоре, - это свет. В коридоре не было окон, электричество не горело, и все-таки после подвала здесь было почти ослепительно светло. Освоившись с этим отраженным, неизвестно откуда взявшимся светом, Ленька увидел, что в коридоре живут. То здесь, то там стояли у стены кровати, некоторые были завешаны пологами; люди сидели и лежали на чемоданах, узлах и корзинах, читали, чинили белье, играли в карты, что-то жевали и пили из жестяных кружек.
Коридор стал похож на вокзал или на цыганский табор.
Александра Сергеевна разговорилась с какой-то немолодой, очень строгой на вид, грузной женщиной в круглых очках. Женщина оказалась сельской учительницей из уезда. Перед самым восстанием она приехала в Ярославль на какую-то педагогическую конференцию и застряла в гостинице. Все первые дни мятежа она провела у себя в номере. Накануне, когда она ходила за кипятком в ресторан, в номер ее попал снаряд. Пришлось перебраться в коридор.
- И вам не страшно здесь? - удивилась Александра Сергеевна.
- Да ведь не страшнее, сударушка, чем другим, - ответила учительница. А я, вы знаете, что делаю, матушка? Я, когда уж очень сильно пулять начинают, зонтиком закрываюсь.
И учительница с улыбкой показала на большой черный зонт, который лежал у нее в изножий кровати.
Эта суровая на вид женщина оказалась не только бодрой и бесстрашной, но и доброй. Она угостила Леньку и Александру Сергеевну ржаными сухарями, чаем и зеленым луком, который она купила на рынке в воскресенье, когда еще не так опасно было ходить по городу.
- Я и вчера вылазку делала, - сказала она улыбаясь. - Но это уж я так, по бабьей глупости. Никакие рынки и магазины в городе, конечно, не торгуют.
- Но, скажите, что же будет дальше? - спросила Александра Сергеевна.
- А что же может быть? Будет то, что этих негодяев переловят и поставят к стенке. А вот что будет с городом? Вы слышите, что делается?
За стеной стоял грозный однообразный гул, настолько однообразный, что он не замечался, не резал уха, не мешал слушать и говорить, как не мешает слушать и говорить стук мельницы или паровой машины.
- Значит, вы думаете, что красные возьмут город? - сказала Александра Сергеевна.
- А вы что, - сомневались, матушка? - усмехнулась старуха.
- И Москву тоже, значит, возьмут? - вмешался в разговор Ленька. Учительница строго посмотрела на него из-под очков и сказала:
- Это кто же, по-твоему, должен ее взять?
- Красные.
- Зачем же им, скажи, брать ее, если они и отдавать ее не собирались?
- Как? Ведь говорили...
- Говорили? Мало ли что говорят...
Опять это 'мало ли что говорят'!..
'Значит, опять наврали?' - сердито подумал Ленька.
В тот же день Александра Сергеевна и Ленька перебрались из подвала в коридор. Устроились рядом с учительницей, имени которой Ленька никак не мог запомнить: звали ее Нонна Иеронимовна Тиросидонская. Из соседнего номера выкатили большую двуспальную кровать, где-то в другом этаже раздобыли подушки. В номерах гулял ветер, пахло дымом. И хотя подходить к окнам мать строго-настрого запретила Леньке, он успел все-таки увидеть темное, задымленное небо, разбитый угол дома и повисшую на каменном выступе детскую кроватку с блестящими никелированными шишечками.
Чай пили в ресторане. Теперь там даже днем царил полумрак, окна были заложены мешками с песком, только в одном окне наверху была оставлена узкая щель, в которую, как в тюремное окошко, скупо проникал уличный свет. Не было уже ни белых скатертей на столах, ни суетящихся официантов, ни хозяина за буфетной стойкой. Какой-то замухрыжистый старичок в грязном фартуке разносил по столам жиденький чай в стаканах без блюдечек и ложек. И все-таки в ресторане было всегда полно. За стенами бушевала гроза, а за столиками пили, ели, разговаривали, шутили, смеялись, спорили...
Иногда появлялся в ресторане старик Поярков. С деланной улыбкой, больше чем обычно выпячивая живот, позвякивая связкой ключей, проходил он мимо пустой буфетной стойки, смахивал с прилавка бумажку, ставил на место стул, поправлял клеенку на столе.
- Ну, как? Что нового? - спрашивали у него.
- Отлично, отлично, - говорил он, потирая осунувшуюся щеку.
Однажды он подошел к столику, за которым сидели Александра Сергеевна и Ленька.
- Ну что, как, чиж паленый? - сказал он, потрепав Леньку за ухо. Страшновато небось?
- Нет, - ответил Ленька. - Мы пгивыкли.
- Вон как! Быстро вы...
- Мы из Петрограда, - с улыбкой объяснила Александра Сергеевна.
- Вон что? Значит, воробьи стреляные?..
Хозяин постоял, поиграл ключами и хотел уже идти, но вдруг повернулся к Александре Сергеевне и сказал:
- Да, кстати, сударыня... я хотел спросить... Вы тут на днях разговаривали с молодым человеком...
- С каким молодым человеком?
- А такой... блондин... высокий... в курточке вроде как у жирафа...
Ленька взглянул на мать и увидел, как изменилось, стало напряженным, суровым и холодным ее лицо.
- Ах, я понимаю, о ком вы спрашиваете, - спокойно сказала она. Действительно, оказалось, что мы с ним старые знакомые - еще по Петрограду. Это двоюродный брат одной моей гимназической подруги - Мальцевой. Вероятно, вы знаете - известный фабрикант Мальцев.
- Ну как же!.. Хрусталь и посуда.
- Вот, вот... А почему, собственно, вы интересуетесь им?
- Да так просто. Личность показалась знакомой. А где же он тут проживает?
- Если не ошибаюсь, он живет у своего дяди, где-то на Казанском бульваре.
- А дядю его вы тоже знаете?
- Нет, дядю не знаю.
- Так. Ну, извините... Не темно вам тут, у этой баррикады?
- Нет, благодарю вас, ничего...
Хозяин поклонился и отошел к буфету. Ленька еще раз посмотрел на мать. Она сидела все с тем же, незнакомым ему, суровым и напряженным лицом. Он ничего не сказал ей и ни о чем не спросил.
...В листовках и воззваниях, которые ежедневно выпускали мятежники, они сулили населению горы всякой благодати, сытую жизнь, вольную торговлю... На самом же деле они не смогли даже наладить снабжение обывателей продовольствием из тех запасов, которые в городе имелись. В Ярославле начинался голод.
Уже который день по-настоящему голодали и Александра Сергеевна с Ленькой. Тиросидонская, чем могла, делилась с ними, но ведь и у нее были не бог весть какие запасы. Горсточки сухарей, которую, краснея, брала у нее Александра Сергеевна, хватало лишь на то, чтобы, посасывая их вместо сахара, выпить два-три стакана чая. Но скоро и чаем стало нельзя напиваться вволю. В городе не стало воды.
Однажды утром Ленька проснулся и обнаружил, что матери возле него нет. Не было на месте и Нонны Иеронимовны. Он подремал еще полчаса или час, очнулся - их все не было. Забеспокоившись, он быстро оделся и пошел узнавать у соседей: не видел ли кто-нибудь его матери и старухи в круглых очках? Нет, никто не заметил, когда и куда они ушли...
Женщины вернулись часа через полтора, когда Ленька уже весь истомился страхами. Он и обрадовался и огорчился одновременно, когда увидел, что мать и учительница смеются и громко разговаривают.
