тогдашней сексуальной свободе, как венерические болезни положили ей конец для предыдущего поколения. Помню, отец говорил, что он завидует мне, потому что мне незачем бояться венерических болезней. Когда он был молодым, такие болезни представляли серьезную угрозу. А нам было не о чем беспокоиться. Чтобы вылечиться, достаточно было сходить в клинику и сделать укол. Все девушки принимали таблетки, избавляя нас от обычных опасений, поэтому мы пользовались удивительной сексуальной свободой».
Джон: «Люди просто злятся, потому что молодежь развлекается. Старшее поколение не располагало такой же свободой, потому что не отважилось, — оно просто следовало по пути их родителей. И если кто-то поступает иначе, им завидуют. Все дело в сексуальной зависти.
Не знаю, когда это было, в двадцатые или тридцатые годы, когда в большинстве популярных песен говорилось о некой иллюзорной романтической любви, которой на самом деле не существовало. В песнях всегда пели о любви и отношениях юношей и девушек, но упускали самое важное, а именно секс. Думаю, теперь молодежь поет и хочет слушать о том, что есть в реальности, будь то любовь, секс или что-нибудь еще.
По-моему, музыка отражает состояние, в котором находится общество. Она не влияет на это состояние. Думаю, поэты, музыканты и артисты живут в определенный отрезок времени и отражают его особенности. Именно этим и является поп-музыка — отражением.
Также и с «Битлз». Мы выходцы из Ливерпуля, и мы отражали ту жизнь, в которой мы росли, мы выражали свои мысли точно так же, как это делают все люди, только мы делали это в своих песнях» (71).
Пол: «Полагаю, что мода — это нечто сродни извержению вулкана. И мы, «Битлз», тоже были таким извержением. Отделить то, что сделали «Битлз», от переворота в моде, культуре или мышлении почти невозможно. Все это происходило одновременно и напоминало водоворот. Если нас куда- нибудь приглашали, то обычно потому, что мы были «Битлз», — вовсе не из-за нашей одежды, она оставалась на втором плане.
Марихуана и ЛСД — еще два крупных источника влияния. Вместо того чтобы выпить лишнего и свалиться, как бывало, когда мы пили скотч, мы заводили серьезные разговоры и неплохо проводили время до трех часов утра. Теперь все переменилось и выглядит так, словно того времени и не было. Круг замкнулся: воды вновь сомкнулись, поднялась новая волна милитаризма, люди перестали втыкать в стволы автоматов цветы. Когда же они наконец поумнеют?»
Ринго: «Думаю, «Битлз» делали то, что хотели, и в основном — что свойственно молодости — мы стремились изменить взгляды людей. Думаю, это позволило многим поступать так, как они не стали бы поступать, не будь на свете нас. Потому что нам многие твердили: «Ладно, вам позволительно так одеваться и так себя вести». Но на самом-то деле это было позволительно всем.
Таким временем для меня стали шестидесятые годы, а для моего отца лучшим временем были сороковые. По его мнению, никто не превзошел Глена Миллера, в том числе и «Битлз». Если я вдруг начинаю слушать пластинки, то среди них почти не оказывается чего-то, что было бы выпущено после 1970 года. Я предпочитаю блюз, джаз, исполнителей, известных в шестидесятых годах. Из той эпохи Боб, Эрик и отчасти Элтон. Я редко слушаю Бики, Баки, Носи, Даки, Дики и Тича и прочую дребедень. Мои музыкальные пристрастия не простираются дальше 1970 года».
Нил Аспиналл: «В начале 1966 года, отказавшись от прежнего сумасшедшего графика работы, они получили пару месяцев передышки, а это значило, что у всех у нас появилось больше свободного времени. Для ребят это означало возможность встречаться с друзьями, заниматься другими делами, личной жизнью, даже съездить в отпуск».
Джон: «Мы все были в расцвете сил, мы часто ездили по Лондону на машинах, встречались друг с другом, болтали о музыке с „The Animals“ и Эриком [Бердоном], и все такое прочее. Это было действительно хорошее время. Лучшее время славы и покоя. Нам не слишком досаждали. Атмосфера была приятной, как в мужском курительном клубе» (70).
Пол: «Все было прекрасно: мы познакомились со множеством людей, на встречу с которыми не могли бы рассчитывать в другое время или при других обстоятельствах. И атмосфера была хорошей, очень доброжелательной: геи общались с гетеросексуалами, даже не задумываясь об этом, американцы — с англичанами. Люди общались вне зависимости от национальности».
Джон: «Чаще всего мы бывали в клубе „Ad Lib“; еще одним любимым нашим местом был клуб „Bag O'Nails“. Мы заезжали и в другие клубы, но гораздо реже. Мы приезжали туда, танцевали, разговаривали о музыке, пили, напивались, употребляли наркотики. В клубе „Ad Lib“, вне зависимости от того, танцевали мы или просто балдели, мы всегда ставили одну пластинку — „Daddy Rolling Stone“ Дерека Мартина, кавер которой сделали потом „The Who“, и, как обычно это бывает с англичанами, не очень удачный. Так мы, англичане, поступаем со всеми лучшими классическими вещами, и „Битлз“ тоже. Вот что мы слушали — американские пластинки. В те дни английских пластинок не существовало» (74).
Пол: «Мы дружили со всеми остальными группами. Когда мы приезжали в „Ad Lib“, а там оказывались такие группы, как „Rolling Stones“, „Animals“ или „Moody Blues“, было приятно посидеть, поболтать о музыке, о наших последних записях или их новых альбомах» (65).
Джон: «Главное достоинство таких клубов, как „Ad Lib“, заключается в том, что мы приезжали туда повидаться с „Rolling Stones“, „Animals“ и любыми заезжими американскими исполнителями и там нам никто не досаждал. По-моему, в „Ad Lib“ я дал всего один автограф, а мы бывали там регулярно в течение целого года. Никто не беспокоил нас, можно было пить, можно было упасть ничком, если захотелось, и никто бы тебя не побеспокоил. Мы знали, что там можно расслабиться, несмотря на весь шум и царившую там суету» (65).
Пол: «После записи, в два или в три часа утра, мы неслись через деревни в Уэйбридж, кричали, улюлюкали, развивали слишком большую скорость. Кажется, Джордж ездил на своем «феррари» — он любил ездить быстро, — а мы с Джоном следовали за ним в большом «роллс-ройсе» или «принсес». В «роллсе» Джон держал микрофон, снаружи были установлены динамики, и он кричал Джорджу, несущемуся впереди: «Сопротивление бесполезно! Сопротивление бесполезно! Остановитесь!» Это было сумасшествие. В домах, мимо которых мы проносились, зажигался свет — наверное, наши выходки всех бесили.
Когда Джон уехал в Испанию сниматься в фильме «How I Won The War» («Какя выиграл войну»), он взял с собой ту же машину, в которой он в буквальном смысле жил. Стекла в ее окнах были затемнены, никто не видел, что творится внутри, и это было здорово. Джон не выходил из машины, он говорил с людьми снаружи с помощью микрофона: «Отойдите от машины! Убирайтесь!»
Однажды мы ехали на залив в северную часть Лондона через Риджентс-парк. Мы ехали в «роллсе» Джона из его дома в Уэйбридже. Вдруг мы увидели, что притормозили рядом с машиной Брайана Джонса, который спокойно сидел на заднем сиденье своего «остин-принсес», и Джон, который был большим весельчаком, заорал в микрофон: «Брайан Джонс, ни с места! Мы выследили вас! Вы арестованы!» Брайан аж подскочил вверх, побелел как полотно и воскликнул: «О, Боже! О, Боже!» А потом он увидел нас: «Ах вы негодяи!» В тот день он, похоже, чуть не умер с перепугу: голос Джона звучал так официально».
Джон: «Когда у меня появился черный „роллс“, я еще не умел водить, да и прав у меня еще не было. Сначало это меня не волновало, меня не привлекала возможность водить машину. Но потом остальные получили права, и я решил, что если я не сделаю это сейчас, то не сделаю никогда. Так я приобрел первый „роллс“ и понял, что сидеть в такой машине клево. Люди думают, что темные стекла в окна машин вставляют, чтобы прятаться. Отчасти это правда, а еще это полезно, когда возвращаешься домой под утро. Снаружи уже светло, а в машине по-прежнему темно. Надо только поднять все стекла, и ты опять как будто в клубе» (65).
Джордж: «У меня было два «феррари», а потом и Джон вдруг решил купить «феррари». Мы ездили наперегонки, но я всегда считал, что вожу немного лучше, потому что, во-первых, Джон был слеп, как летучая мышь, а во-вторых, всегда неважно водил машину. Но ему хотелось самому водить свой «феррари», и я всегда боялся серьезной аварии. Мы мчались по Пиккадилли со скоростью около девяноста миль в час, потом по туннелю на углу Гайд-парка, вылетали из него, как летучие мыши из преисподней, он висел у меня на хвосте, стараясь не отстать, — при этом он, кажется, надевал контактные линзы. И так всю дорогу домой, по трассе A3; помню, такое случалось несколько раз. Иногда я сбавлял скорость, потому что боялся, что он во что-нибудь врежется.
