Кейтлин опустила руку, чтобы опереться на нее… плечом, бедром, ягодицей она по-прежнему прикасалась к нему. Дэн ощущал ее дыхание своей щекой, услышал источавший блаженство голос.
— Ну что ж, тогда я буду серьезной, мой дорогой бурчалка-ворчалка. Ты сам говорил, что у тебя нет квартирмейстера и, что еще хуже — медика. Разве я не сумею совмещать обе должности? Как я могу отпустить тебя одного, если меня не будет с тобою рядом, чтобы помочь в беде? Подумайте и о своем экипаже, капитан Бродерсен. Неужели вы откажете своим людям в медицинской помощи, которую могут принести мои руки?
— Но путешествие не будет опасным.
— Тогда почему ты отказываешь мне в поездке? Ты ведь знаешь, что эмигрантские корабли — это просто летучие бараки. А я хотела бы ощутить вокруг себя истинную вселенную, а не как было в тех видеоновостях, которые нам показали на борту «Изабеллы».
— Ну-ну, кто знает, что может случиться. Все-таки мы правим к буре… э…
— И твоей любовницы не окажется рядом с тобой? Дэниэл, Дэниэл, я б рассердилась, не будь я столь разочарована.
— О черт, Пиджин! — Он потянулся, чтобы покрепче обнять ее.
— Конечно, если ты страшишься скандала, я буду соблюдать соответствующий декор, — проговорила она лукаво. — На борту найдется какой-нибудь парень, который утешит меня. — А ну прекрати, распутница, — он уже знал, что проиграл последнюю схватку, а Кейтлин собственным оружием выиграла все сражение, как только они остановились здесь на ночлег. — Сдаюсь. Ты зачислена в команду. — Капитуляция обрадовала его. Кейтлин запечатала свою победу, дождавшись долгого — не тридцать ли секунд? — поцелуя, хотя потом трудно было сказать, кому здесь принадлежит инициатива.
На этом они и порешили, поскольку бот мог появиться в любую минуту, и посидели, давая ясности вновь воцариться в их отношениях. Наконец Кейтлин поднялась.
— Пойду прощаться, — сказала она. Ясный сумрак преобразил ее фигурку в нечто нереальное, в клочок Млечного Пути, плывущий над лугом. Опустив ладони в озеро, она попила, потом сорвала лепесток солнцецвета и с любовью разжевала его, обняла оказавшийся рядом koost, высотой в рост мужчины, и спрятала лицо в его листьях… наконец вернулась к нему.
— Ты действительно пытаешься сделаться частью всего этого, так? — Он едва сумел обрести голос.
— Нет, не пытаюсь, я и есть часть этого великолепия, — рука ее скользнула от звезд к воде, указала на лес. — И ты тоже, Дэн. И все вокруг. Почему люди не умеют этого ощущать?
— Должно быть, потому, что мы не умеем быть такими, как ты. Когда-то ты сказала мне, что в тебе, наверное, течет кровь фей. Тогда я решил, что это просто красивое слово. Но сегодня не знаю, что и сказать.
Она поглядела перед собой.
— Я сама удивляюсь себе.
— В самом деле? Ну что ж, даже я, старый агностик, почти могу поверить в это.
— Ах нет, я не о мистике. Я не возьму ничьей метафизики, даже у Йитса. — Она поглядела вверх. — И все же — это странный космос, много более странный, чем мы полагаем… разве не так, мое счастье?
Он кивнул:
— Хотя бы своим размером. Я все пытался представить себе световой год… один-единственный световой год, но, конечно, так и не смог этого сделать. Потом я попробовал представить себе атом и не сумел разглядеть подобную малость. Потом волновая механика. Фоновое излучение, оставшееся от Начала. Вечное расширение Вселенной — куда, к каким пределам? Черные дыры! Квазары! Т-машины! Иные! — И, помолчав, прикоснулся к ней. — Но, по-моему, в тебе скрыта особая тайна.
— А знаешь, мама рассказывала мне странную историю, а она была доброй католичкой.
— Ты хочешь теперь рассказать ее мне? — Прямо сейчас?.. Но я не знаю, как это сделать. По сути дела это и не рассказ. В нем нет ничего такого, что могло случиться в действительности, или же оказаться ложью. Нет, дело было в том, что об этом говорила она сама, в том мгновении и манере, которые она выбрала. А ты действительно хочешь узнать эту историю?
Он покрепче прижал ее к себе.
— Почему ты спрашиваешь об этом? Кейтлин отвечала:
— Спасибо, дорогой мишечка, что не раздавил… Только сперва пойми: мать была родом из Лахинча в графстве Клер. Это в той части Эйре, которая запустела во время Бед; там не осталось никого, кроме мелких землевладельцев, многие из них не знают грамоты. Они опять верят в сидов, — если только когда- либо переставали верить в них, хотя, наверно, леди Грегори не признала бы их повествований. Ну а раз нам известно о существовании Иных, скажи ради зимних звезд, почему им не верить?
Вдалеке поверхность воды разорвал черный горб вассергейста, животное вынырнуло на поверхность и сразу исчезло, испустив тоненький свист.
— Помнишь, я говорила тебе, что мать отправилась в Дублин учиться музыке, после того как профессор, приехавший к нам ловить рыбу, услышал ее пение. — Кейтлин сделала паузу. — Но она недолго пела в опере, потому что вышла замуж за Падрейга Малрайена и родила ему двоих детей, а затем почувствовала тоску по дому. Как врач, отец не мог взять отпуск, но отпустил ее на праздник в родительский дом и был рад тому, что жена его сможет побродить по любимой земле.
Кейтлин выпрямилась и переплела пальцы, обратившись к своей памяти. Бродерсен ждал, разглядывая такой дорогой профиль, вырисовывавшийся на фоне звездного неба.
— Все это она рассказывала мне через много лет, и после священника я первой услыхала об этом. Отец, человек добрый, но сухой, на пятнадцать лет старше ее, назвал бы это видение обычным сном, и, возможно, так оно и было. Но мать хотела, чтобы я поняла ее, когда заметила, что я отрекаюсь сразу и от веры и от семьи. Она хотела, чтобы я узнала, как некогда и она ощущала подобные чувства, а потому теперь могла предостеречь меня.
Но все-таки повесть ее оказалась короткой. Она уже неделю бродила по родным краям, ночевала в том доме, который оказывался поближе, а в этих краях всегда рады гостю. Но одна лунная ночь под Сливе Бернаг выдалась настолько прекрасной, что она расстелила свой спальный мешок на мху и легла лицом к небу.
Вдруг из лунного света огоньком замерцала музыка, из нее соткался красавец настолько прекрасный, что из глаз ее потекли слезы. Он попросил мать подняться с ним в горы. Ни одна родившаяся на земле женщина не могла бы отказать ему, не сделавшись в тот же миг святой, так уверяла мать. Она вспорхнула с места как пташка, а он взял ее на руки и понес. Но что касается того, что было потом, она запомнила только радугу; солнца, пурпурные и золотые; бурное море, ветер, и все вокруг было светом. Если он так любил ее, значит, так он любил ее. Она проснулась там, где легла, и солнечный луч щекотал ее нос, пока она не чихнула… Я просто пересказала ее тебе по-английски, Дэн, песню об этом, которую сочинила на гаэльском, потому что матери не хватало слов; их не хватает и мне, но я видела ее глаза и слыхала голос.
Он не знал, что сказать, и не хотел говорить.
— Я родилась спустя девять месяцев и выросла во всем похожей на нее, — продолжала Кейтлин, проводив взглядом мелькнувшую над головой звезду. — Эй, я прекрасно понимаю, о чем ты подумал. Моему отцу подобное и в голову не пришло. С его точки зрения, она проносила меня чуть дольше или чуть меньше, и все. А потом он избаловал меня, ведь я была его единственной дочерью и последним ребенком в семье. Дэн, он был прав. Скажи мне, разве я плохо знаю людей? Во всяком случае кроме него она не знала другого мужчины.
— О, я не об этом, — неловко возразил Бродерсен. — Конечно, мое мнение ничего не значит, но… может, это была какая-то фантазия? Ты ведь не станешь возражать, что такое возможно? Быть может, она сама не осознавала этого… и просто чуточку вспорхнула выше, чем нужно.
— Она не любила ни зелья, ни кувшина. — Бродерсен попытался извиниться, но Кейтлин приложила ладонь к его губам. — Ну хорошо, скажем так: ты считаешь, что она опьянела от лунного света.
— Такое бывает, — проговорил он, когда она отвела руку, — я и сам помню, как беседовал со стариком-можжевельником на заднем дворе своего дома; я уже забыл, о чем шла речь, но у нас вышел разговор, это точно. Я помню об этом столь же отчетливо, как об уроках езды верхом, примерно в том же возрасте — лет четырех или пяти. Сны приходят к нам странными путями. И… если ты подобна матери,