Позже этим же днем настает кризис, но жар спадает, оставляя Екатерину совершенно обессиленной. Когда она погружается в сон, мы молимся о благополучном исходе. В своей колыбели крепко спит малютка Мэри Сеймур.
Два дня проходят без улучшения. Королева, то засыпая, то просыпаясь, знает, что надежд на выздоровление почти нет. По предложению капеллана она составляет завещание. Когда же оно написано и заверено, она просит адмирала принести к ней дочь. И вот он садится на кровать с девочкой на руках; королева протягивает немощную руку, чтобы дотронуться до маленькой, покрытой пухом головки, и шепотом благословляет ее. Слезы бегут у нее по щекам, и я могу только догадываться, каково ей сейчас говорить последнее «прощай» своему ребенку, ребенку, которого она так страстно желала.
– Да хранит тебя Господь, мой супруг, – шепчет она. – По воле Его мы должны расстаться. Но я верю, что нам суждено соединиться на небесах.
– Не покидай меня, Кэт, – всхлипывает адмирал. Его плечи судорожно вздымаются.
– Джейн, подойди сюда. – Я едва могу расслышать угасающий, любимый голос.
Я наклоняюсь над постелью, чувствую едва уловимую тень поцелуя у себя на лбу и падаю с плачем на колени, а эта необыкновенная женщина, бывшая мне матерью, бросает последний взгляд на мужа, сжимает ему руку и погружается в вечный покой. Я потеряла свою возлюбленную покровительницу.
В церкви темно. Висят зловещие черные полотна, наспех расшитые королевскими гербами и на четверть – гербами семьи Парр. В траур задрапированы ограда алтаря, стулья и подушки для самых знатных членов общины.
Похоронную процессию возглавляют герольды дома королевы, несущие жезлы с эмблемами. Следом шествует герольд дома Сомерсетов в камзоле богатой раскраски. За ним следует свинцовый гроб, который несут на плечах шестеро одетых в черное носильщиков, и позади – я, как самая близкая покойной особа.
Я, должно быть, выгляжу совсем маленькой среди всего этого траурного великолепия. На мне черное платье и капор с алой лентой – цвета королевского траура. Мой длинный шлейф несет одна из фрейлин, в руках я держу молитвенник, глаза опущены долу. За мною идут шесть королевских фрейлин и далее – леди, джентльмены, слуги и домочадцы покойной королевы.
Одного человека тут, конечно, нет, поскольку этикет исключает его присутствие. Сраженный горем и, возможно, мучимый раскаянием, адмирал сегодня не выходил из своей комнаты. Ему запрещено показывать свою скорбь на людях, вот почему я, как самая родовитая в Садли, присутствую на похоронах в качестве ближайшей родственницы.
Я стою с каменным лицом и сухими глазами, пока гроб опускают на подмостки у ограды алтаря, и потом во время пения псалмов и до конца службы. Плакать считается неприличным, но даже если бы я и могла дать себе волю, то у меня все равно уже не осталось слез. Я их все выплакала в одиночестве.
Я пытаюсь вслушиваться в слова проповеди доктора Ковердейла, но мешают горестные мысли о любимой королеве, которую мы потеряли, и ее осиротевшей малышке. Когда он заканчивает говорить и гроб опускают в открытый склеп под алтарем, меня охватывает небывалая тоска. Герольды ломают свои жезлы и швыряют их вслед за гробом, в знак завершения их службы королеве. После того как все заканчивается, мое сердце становится каменным.
– Ах, миссис Эллен!
Я сижу на коленях у няни, прижавшись к ней и горько рыдая у нее на плече. Уже поздний вечер, и те, кто присутствовал на похоронах, либо уехали домой, либо легли спать. Я же при первой возможности сбежала в комнату миссис Эллен.
– Я не вынесу этого! Как мне ее не хватает!
– Это всегда тяжело, дитя мое, когда теряешь любимого человека, – говорит миссис Эллен, гладя меня по волосам. – Нужно время, чтобы с этим сжиться.
Признаться, я лью слезы равно о королеве, которую я потеряла, и о себе.
– Что же будет со мной теперь, когда ее нет, – плачу я, – я была здесь так счастлива! Мне нравится адмирал, но мои родители наверняка не позволят мне остаться тут без королевы.
– Нет, дитя, – грустно соглашается миссис Эллен, – вам не подобает, жить здесь в отсутствие высокородной дамы, которая могла бы быть вашей опекуншей. Мне очень жаль, ведь я тоже была здесь счастлива.
– Меня могла бы опекать леди Сеймур, – предполагаю я.
– Сомневаюсь, что ваши родители согласятся на это, Джейн. Леди Сеймур совсем стара и почти не выходит из своих комнат – вы же знаете. Более того, она не имеет такого общественного положения, как покойная королева. Я уверена, что это в основном и побудило ваших родителей послать вас жить к адмиралу. – Миссис Эллен вздыхает. – Нам не остается ничего другого, как только отправиться домой.
– Я не хочу домой, – всхлипываю я. – Теперь мой дом – здесь.
– Придется, дитя, если ваши родители повелят. Вам ведь только одиннадцать лет.
Про себя я думаю, что будет с планами адмирала выдать меня замуж за короля, но этого я, конечно, не могу обсуждать с миссис Эллен, потому что это тайна. Если бы только мое замужество можно было ускорить, тогда бы мне, вероятно, не пришлось бы возвращаться домой или хотя бы оставаться там надолго. Но, по правде говоря, я мало верю в успех попыток адмирала устроить мой брак с королем. И если ему даже это удастся, то мне потребуется ждать три года, прежде чем церковь разрешит нам жить как мужу и жене.
Думая об этом, я немного успокаиваюсь, хотя время от времени продолжаю всхлипывать в объятьях миссис Эллен. Но страсти мои иссякли, а с ними и отчаяние. Если родители настоят, то я, не жалуясь, поеду домой, какими бы невзгодами это мне ни грозило. В конце концов, несчастнее, чем я сейчас, меня сделать уже нельзя.
– Я написал всем друзьям и знакомым, чтобы сообщить им о нашей горькой утрате, – говорит адмирал спустя неделю после похорон, когда мы, фрейлины покойной королевы, и несколько оставшихся гостей сидим за ужином. – Я отправил также письмо леди Елизавете.
Он не объясняет, что он ей написал, и для меня навсегда остается загадкой, получил ли он ответ.
– Меня беспокоит твое будущее, Джейн, – говорит он мне уже в пятый раз. Я не настолько глупа, чтобы не понимать, какое я для него выгодное вложение. – Я написал твоему отцу и спросил, можно ли тебе остаться со мной. Я сообщил ему, что, на мой взгляд, ты достаточно взрослая, чтобы самой за себя отвечать.
Если бы это было так, думаю я.
– Кроме того, я уведомил его, – продолжает адмирал, отрезая себе щедрый кусок пирога с голубятиной, – что оставил у себя на службе фрейлин моей дражайшей супруги, с тем чтобы было кому тебя опекать и сопровождать.
– Я очень надеюсь, что батюшка согласится, сир, – отвечаю я.
Как бы ни был сейчас печален этот дом, он в сто крат милее, чем мой, который представляется мне полем нескончаемой битвы.
– Он уже ответил.
Адмирал с хмурым видом достает письмо и протягивает его мне. К моему ужасу, это требование вернуть меня домой. С возрастающим возмущением и смущением я читаю, что слишком мала, чтобы заботиться о себе без должного руководства. И без узды могу слишком много вообразить о себе, забыть манеры и хорошее поведение, которым меня научила королева. Мой отец ничего обо мне не знает! В общем, меня надлежит вернуть под опеку матушки, дабы во мне воспитывались целомудрие, умеренность, скромность и послушание.
С содроганием вспомнив, на что это будет похоже, я совершенно падаю духом и отчаиваюсь. Я не могу, нет – я не поеду домой! А я-то думала, что ужасы жизни дома навсегда остались позади и что со временем королева передаст меня с рук на руки королю. Но я знаю, что у меня нет выбора: я должна подчиняться родительской воле. Это мой долг, и Господь разгневается на меня за непокорность.
Адмирал задумчиво меня рассматривает, но я боюсь, что он не способен ни словом, ни делом помочь мне. Ему не хуже моего известно, что без своей жены-королевы – да и кто этого не знает – с ним не станут считаться в коридорах власти. Король, может быть, его и любит, но пока король – марионетка в руках его брата Сомерсета, не более. Подозреваю, что вряд ли теперь адмиралу удастся устроить королевский брак, который они планировали с королевой. Мои родители, должно быть, тоже так думают, если велят мне
