весь разукрашенный надписями, тегами и рисунками бомберов. Вездесущее граффити здесь, пожалуй, смотрелось наименее раздражающе и почти уместно. Без этих следов человеческого присутствия было бы совсем жутко. Нет, конечно, сам корпус тоже когда-то строили люди, но это было так давно, что длиной Кузиной жизни и не охватить. Двадцать лет назад его еще и на свете-то не было.
Здесь мог быть огромный научный центр, может, даже завод, может, институт. В огромных окнах блестели бы стекла. В шахтах гудели бы вентиляторы. В огромные ворота под кран-балки и погрузчики въезжали бы большегрузные машины. Везде сновали бы люди. Сотни, тысячи людей. Они создавали бы что-нибудь… Кузиных знаний и фантазии не хватало для того, чтобы представить, что бы они здесь создавали. Сверхмощные компьютеры? Бактериологическое оружие? Медицинское оборудование, как на фирме Тимкиного отца?
Кузя обогнул серую громаду здания, ожидая увидеть за нею глухой лес, и оторопел, ошарашенный открывшимся ему видом. Он ни разу здесь не бывал, хоть Тимка и звал за черникой. Было искушение полазать по стройке, но мать строго-настрого запретила. Не просто запретила, клятву с него взяла, что никогда и ни за что носа его не будет на этих развалинах. Он поклялся и сегодня впервые нарушал запрет.
Не один, не два, не пять. Десятки огромных корпусов. Сотни непонятного назначения бетонных колонн, не подпирающих ничего, кроме ветра. Ржавеющие электроопоры, похожие на башни или на кресты. То редкий, то частый лесок между строениями, грозный и торжественный бор позади дальних зданий. Ужасные свалки повсюду, куда только удалось въехать на грузовике или просто дотащить мешки.
Кузя подумал, что ни к чему и разгребать все эти авгиевы конюшни. Кому нужны страшные развалины и здания, похожие на гигантские гробы? Снести все каким-нибудь направленным взрывом, сровнять с землей. А уж потом… А что потом? Угробили хороший участок, лес загубили. Дед говорил, хороший был лес. До самой Волги. И болото со змеями. Бр-р!
Какого черта он тут делает? Ну зачем приперся? Что он будет здесь искать? Да Митька-сопляк здесь – как иголка в стоге сена! И не обязан Кузя его искать. С чего бы вдруг? Надо было директрисе о его побеге сказать. И о воровстве настучать. И рассказать, что поддался пацану и отмазал его от лагеря?
Что-то сверкнуло. То ли стекло битое, то ли фольга какая. Но показалось – золото. Будто большой церковный крест. Да-да, вот очень похоже. Кузя даже наклонился и пошарил в траве рукой. И вдруг что-то кольнуло его в глаз, больно, будто осколок какой воткнулся. И трава – из-под руки и в сторону – зашуршала, заколыхалась. Ящерица что ли побежала? Кузя потер глаз. Боль быстро утихала, только слеза навернулась. Он запрокинул голову и часто поморгал. Слеза высохла, боль совсем прошла.
Надо же, какая зверюшка! Может, ящерка так и блестела? Или змея. Есть такие змеи, медянки.
Зачем он сюда пришел? Ах, да! Что-то искать. Искать… Золотую змею. Блин, какую, к черту, змею?
Кузя остановился возле очередного здания. Голова гудела. Неужели солнечный удар? Он шагнул к самой стене, в тень. Прислонился к серому бетону. Бетон был гладким и прохладным. Стало чуть легче, а потом – еще хуже.
Вокруг плыл серый холодный жидкий бетон. Кузя барахтался в нем, понимая, что ни за что не выплывет. А потом его вылили из бетономешалки вместе с вязким содержимым. И он пополз, скорее, скорей, пока еще двигаются руки и ноги, пока бетон не застыл.
Потом пошел дождь, горячий, как душ. И серые струи стекали с тела почему-то вместе с одеждой, будто это не вода, а кислота текла и уже обжигала и смывала даже кожу. Кузя стал хватать лохмотья своей обваливающейся кожи, но они расползались у него в пальцах…
Неожиданно наваждение его оставило. Он снова увидел серое громадное здание, и свалку, и колонны, и дальний бор. Теперь он точно знал, зачем он здесь. У него была цель, потребность, необходимость. Она пульсировала в животе, мучила и терзала сладким наслаждением, как в тот, самый жгучий и нестерпимый момент, который в сексе наступает за миг до оргазма. В нем и безумная тоска, и невозможность остановиться, и ожидание чего-то невероятного, и осознание, что разрядка не будет лучше этого предпоследнего взлета. Кузя хотел больше всего на свете, так, что невозможно остановиться… Он хотел – убить!
Округлый камень удобно и тяжело лег в ладонь. Кузя облизал пересохшие губы и зажмурился на секунду, представив, как мозги его жертвы брызнут во все стороны, когда он ударит. Куда брызнут? Почему? Они ж не жидкие. Плевать. Какая разница, что там с ним произойдет, с тем, кого он изберет своей жертвой. Он уже знал, кто это будет, и знание стократ усиливало сладость предвкушения убийства. Сейчас он найдет Митьку и вышибет его никчемные мозги.
Ноги сам несли его через заброшенную стройку. Он даже не обходил попадавшиеся на пути кусты облепихи, продирался прямо сквозь заросли, и острые шипы цеплялись за одежду и в кровь рвали кожу. Кузя не чувствовал боли. Он чувствовал, чуял человека, врага, жертву где-то впереди. Все ближе и ближе. Вот уже совсем рядом. Прямо за этими кустами. Здесь.
Митя Гуцуев сидел на ржавой трубе ободранной и безжизненной теплотрассы. Он давно уже не плакал, только тяжело вздыхал и иногда шмыгал носом.
Сам виноват. Конечно, сам. Два года он не проверял тайник. Считал его достаточно надежным. Был уверен, что сокровище по-прежнему на месте. Он же видел, следов возле тайника не было, потому и сам решил не лезть и следов не оставлять.
Мите было очень жаль сокровище. Не только потому, что не удалось продать его и двинуться в путь. Честно признаться, он и представить себе не мог, как продаст золотую вещицу, как сможет с нею расстаться.
Он украл драгоценность в доме богатого иностранца, где побывал перед самым побегом из Москвы. И эта вещь была для него символом свободы, платой, которую он сам взял за все годы мучений и несчастий, преследовавших его со дня разлуки с матерью. Митька прятал свое сокровище не раз, потом возвращался и всегда находил его на месте. Потом снова прятал. Слишком опасно было иметь такое при себе. Митьку непременно убили бы бомжи или беспризорники, если б только узнали, чем владеет мальчишка.
Все. Теперь не владеет. Какая же сволочь, какая гадина сперла его сокровище? Митька до боли сжал кулаки и стиснул зубы, чтобы снова не разреветься.
И тут почувствовал за спиной опасность. Поздно почувствовал. Сказались три года без тренировки, чутье уже не то. Он напрягся, но не шевельнулся, весь превратился в слух, и осязание обострилось так, что он физически ощутил врага. Да, это был враг. В спину веяло злобой и ненавистью.
Митька медленно согнулся, опустив плечи и приблизив грудь к коленям. Сжался, как тугая пружина и, резко распрямившись, в мгновение вскочил на трубу, в прыжке развернувшись лицом к противнику. Тот
